Skip to main content

Метка: Мария Макушева

Проблемы качественных исследований

Опубликовал manager, . Категория: Корпоративные практики, Экспертные позиции.

Качественные исследования – интервью, тестирования, фокус-группы, – часть традиционного арсенала исследователей, хорошо известны заказчикам и проводятся на потоке.  Однако, основа этих исследований – рекрутинг участников, рефлексируется крайне редко. От качества рекрутинга при этом напрямую зависит достижение целей исследования, получение надежной базы для управленческих решений.

20 сентября на «Форуме полевых интервьюеров» в Санкт-Петербурге состоялся круглый стол, посвященный рекрутингу в качественных исследованиях. Модераторами выступили социолог Мария Макушева и независимый консультант по исследованиям Анастасия Черкашина. Основой для обсуждения послужили материалы серии из 15 интервью с руководителями полевых служб исследовательских агентств и рекрутерами, проведенных А. Черкашиной в 2019 г., а также на более ранних интервью автора статьи и накопленном нами практическом опыте работы с рекрутерами. В подготовке статьи также использованы идеи, высказанные участниками круглого стола, – Мариной Овчинниковой (Salt) и Ильей Мельником («Агентство Социальной Информации Санкт-Петербург»).

В основе любого качественного интервью лежит поиск подходящего человека и установление с ним контакта. Этот процесс называется рекрутинг, который является фундаментом исследования – не существует в отрыве от наших задач и выводов. А некачественный рекрутинг приводит не только к организационным проблемам, вроде срыва фокус-группы, но и к методическим.

Одна из постоянных проблем индустрии – это так называемые профессиональные участники, посещающие множество фокус-групп и интервью. Почему это плохо – другой вопрос для отдельной статьи. Часто исследователи также сталкиваются с тем, что пришедшие люди совсем не соответствуют тому описанию целевой группы, которое давалось рекрутеру. Другая, менее очевидная на первый взгляд, проблема, – неконтролируемая однородность участников – по какому-то параметру они оказываются похожи друг на друга и отличны от целевой аудитории в целом. Иногда ты хочешь протестировать отношение к компании или продукту с условными «людьми с улицы», а на фокус-группу приходят подготовившиеся, начитавшиеся, с выработанным мнением, нехарактерными для них ранее выражениями люди.

Методических проблем вследствие некачественного рекрутинга много, и возникают они часто. Однако, рекрутинг чаще всего является для исследователя и, тем более, для заказчика, «черным ящиком»: на входе поступает техническое задание, на выходе – группа участников. Посредством каких трансформаций техническое задание внутри ящика превращается в людей, готовых с нами общаться, – чаще всего не рефлексируется. Для индустрии социологических и маркетинговых исследований привычным стал методический аудит стандартизированных опросов – сформировалось понимание, что от происходящего в поле напрямую зависит качество продукта. Доверие к данным – это доверие к процедурам сбора данных. Качественные исследования в этом смысле редко попадают в фокус внимания.

Нет, о проблемах говорят все время. Они возникают на всех этапах рекрутинга – поиска потенциальных участников, отбора, общения рекрутера с отобранными участниками. Это широкий спектр – от неверного выбора места поиска потенциальных участников до приглашения так называемых профессиональных респондентов. От невозможности найти тех, кто соответствует заданным требованиям до некорректно заключенного «договора», так как фактически речь идет о выполнении определенной работы, и участники должны быть готовы к этому. Описывать их все в рамках короткого обзора было бы сложно.

Большинство проблем возникает на стыке, во-первых, естественного желания сотрудника идти по линии наименьшего сопротивления и игнорировать некоторые требования, во-вторых, неосведомленности, неумения, невозможности выполнить задачу. Но мы предлагаем взглянуть на эту тему шире – увидеть ошибки и проблемы рекрутинга не частными проявлениями низкой квалификации или недобросовестности отдельных людей, а проявлением системных противоречий в рамках проектного управления и исследовательской культуры нашей индустрии.

Проблемы раскрываются на двух взаимосвязанных уровнях – отдельного проекта и профессиональной культуры.

Как выглядит взаимодействие с рекрутером на уровне отдельного проекта?

Это уровень технического задания, регламентации и инструкций. Здесь существует разрыв между исследовательской командой и полевой. Между ними крайне мало содержательного взаимодействия (конечно, мы не говорим обо всех агентствах, но описываем некоторые типичные проблемные ситуации на рынке).

Аналитик понимает, каковы параметры целевой нужной для интервью аудитории. Оформляет их в техническом задании и отдает в поле. Не рассказывая, чаще всего, где и как искать таких людей.

Требования технического задания не объясняются рекрутеру. Часть требований без понимания их природы выглядит для рекрутера как абсурд и самодурство. К ним формируется отношение как к необязательным.

В процессе рекрутер может сигнализировать о проблемах. Но слышать в ответ только о том, что раз он взялся за работу, то проблему нужно решать. У исследовательской группы часто тоже нет выбора – обязательства выполнить проект перед заказчиком берутся часто до оценки того, насколько сложно и возможно ли в принципе где-то набрать таких людей в заданные сроки. Отсюда возникают задачи в стиле «ни шагу назад».

Рекрутер отчужден от финального продукта. Его мотивация в проекте отличается от мотивации исследователя.

Как рекрутер включен в нашу профессиональную культуру?

Второй разрыв связан с системным исключением рекрутера из исследовательской среды. Вернее, его не-включением в нее.

В основном рекрутеры приходят не из профессиональной среды социологов или специалистом по маркетинговым исследованиям. У них нет базового образования. Часто рекрутер – это бывший бывший интервьюер на количественных опросах. Иногда – бывший участник исследования.

Никакого системного введения в профессиональный контекст не происходит. Профессия не имеет стандартов. Обучение не имеет методической основы и стихийно разворачивается в поле. Отдельных рекрутеров учат полевые исследователи, ставя задачи и постепенно усложняя их. Есть инструкции и памятки. Обычно процесс обучения как для рекрутеров, так и для полевиков носит формальный характер и занимает 1–2 дня.

Фактически, есть разные среды, которые мало пересекаются и имеют не общий профессиональный язык, а некоторый вариант пиджина, выработанный в рамках обсуждения техзаданий.

Рекрутер нарабатывает собственные практики и критерии качества работы. Для него в процессе главное – ответственность человека и разговорчивость. Его критерии не всегда соотносятся с критериями качества, которые важны для нас как исследователей.

Фактически есть две разных профессиональных среды и культуры, между которыми мало пересечений. У каждой свои представления о качестве и риски.

В социально-психологическом аспекте этот разрыв важен, так как осознается как исключенность и низкий статус. Эта тема лейтмотивом проходила через интервью с полевыми сотрудниками.

«Мы люди третьего сорта»    |    «Мы каста неприкасаемых»

Что представляет из себя профессия?

Рекрутер – это чаще всего фрилансер. Большая часть из них работает одновременно на несколько компаний. Рекрутер чаще всего не защищен договором. Рынок узкий, заказчиков мало, все работают на доверии и ответственности, но случаются ситуации неоплат и форс-мажоров. Единственная защита – сарафанное радио.

Профессия замкнута, в ней нет как такового карьерного роста. Переход к менеджменту в полевых службах возможен, но происходит редко, в особых случаях. Таким образом, мотивации карьерного роста у рекрутера чаще всего нет.

Одна из основных мотиваций к работе – высокий заработок при возможности работать из дома. Этот труд тяжелый, но достаточно высокооплачиваемый, особенно, если говорить о Москве. Большинство рекрутеров – женщины в возрасте 35 лет и старше, с детьми, без иного постоянного кормильца.

У рекрутеров нет сообщества, комьюнити и они не общаются между собой. Атмосфера взаимодействия зачастую носит конкурентный характер. Есть отдельные рекрутеры, сбивающиеся в команды и работающие вместе, но это скорее исключение. Отдельные рекрутеры перепродают квоты на рекрут другим рекрутерам.

Большинство приходящих в профессию не задерживаются. Те же, кто остался, работают подолгу – 10 лет и более.

Условия работы

Рекрутер зажат с одной стороны между жесткими требованиями и санкциями агентств, с другой – внешним миром, где никто не знает об исследованиях. Приглашение к участию у никогда не сталкивавшихся с этим людей вызывают страх и недоверие. На самом деле, у рекрутера нет никакой мотивации привлекать к участию людей новых, «свежих». Это большой стресс. И в среде под влиянием этих давлений развиваются свои практики, в первую очередь, институт «ходоков». А индустрия испытывает большой дефицит «свежих» участников исследований.

Рекрутер не имеет иного источника повышения дохода кроме повышения объема работы. При этом существует предел объема работы, который может быть выполнен без ущерба качеству. Рекрутер почти всегда работает в авральном режиме. И у сотрудника чаще всего нет мотивации делать работу лучше – ни финансовой, ни профессиональной, так как рекрутер отчужден от финального продукта.

На схеме представлен проблемный узел, в общих чертах фиксирующий ситуацию с рекрутом на рынке.

Затронутая тема достаточно широка. Мы наметили только некоторые проблемы, на наш взгляд, ключевые. Решения же развиваются сегодня по нескольким направлениям:

  • Уберизация: максимально автоматизировать процесс передачи технических заданий, их распределения между рекрутерами и получения результата. Фактически, это еще большее закрытие «черного ящика»;
  • Исключение человеческого фактора посредством цифровизации: например, онлайн-рекрутинг на основе социальных сетей, использование панелей. Этот вариант уже практикуется на рынке, но пока не дает достаточно устойчивых результатов и подходит далеко не для всех случаев. Но если индустрия будет развиваться по этому пути, то необходимость в человеке все же не отпадет. Рекрутер останется как минимум в роли организатора. Цифровизация дает возможность исключить первый этап, – поиска, – через формирование баз уже готовых к участию людей. Это облегчает труд, решает проблему на наиболее стрессогенных участках работы.
  • Включение рекрутера в исследование как полноценного члена команды, его обучение, постоянная коммуникация. Такой вариант практикуется, в основном, в компаниях «бутикового» типа, не на «фабриках». Но введение некоторых практик, например, обратной связи от исследователя, вполне возможно.

Вряд ли эти направления будут исключать друг друга. Скорее всего, будут развиваться разные ниши с дальнейшей трансформацией профессии. Где есть «uber», должен быть и более дорогой, с более высокими стандартами «wheely». На этом этапе трансформации особенно важно системное осмысление проблем, поиск эффективных организационных моделей и развитие понимания, что рекрутинг – это часть исследовательской процедуры, такое же продолжение наших гипотез, как и инструментарий.

Подготовила Мария Макушева

Протестные события вокруг выборов в Мосгордуму. Наблюдения

Опубликовал manager, . Категория: Общественные процессы, Экспертные позиции.

Ожидаемые следствия

Формирование у значительной части граждан идеи, что в Москве есть некий массовый «протест», который «подавляется» и идёт вопреки воли государства. Независимо от отношения к ценностям и мотивам участников, это понимание рождает новое ощущение социальной реальности. Усталость от отсутствия динамики создаёт широкий круг симпатизантов, не готовых к личному риску, но эмоционально вовлечённых в уличные действия. Для них значимо, что данное явление уже не персонифицировано в фигуре Алексея Навального, то есть не предполагает обязательную идентификацию с этой личностью.

Дальнейшее отчуждение понятия «власти» среди населения крупных городских центров — восприятие институтов управления через категории «они», «система», «чужие». Подробнее об этом явлении — в исследовании «Платформы» и РАСО по восприятию голуновского протеста.

Усиление противостояния Города и Государства — двух социальных платформ, различающихся ценностным подходом к организации общества, уровню свобод, мобильности, степени общественной регламентации, разделению на «глобальное» и «национальное». Подробнее феномен описан в публикации Григория Ревзина.

Романтизация биографии молодежи через участие в протесте. 1000 задержанных = 1000 «героев» в их собственной самооценке и оценке окружающих. Тенденция к включённости в «игру» новых групп населения, поскольку протест становится «модным». При неэффективных социальных лифтах ощущение риска будет снижаться перед ценностью «героизма», эстетизацией прямого действия и превращением его в игровое пространство. С визуальной точки зрения участники протеста всегда будут в выигрыше — стильная молодёжная одежда, эмоции, свобода самовыражения на фоне шеренг силовиков — этот фактор не является периферийным, он будет выступать серьезным эстетическим аттрактором для значительного слоя граждан. В этой связи можно обратить внимание на однотипность ряда протестных фотографий, независимо от географии и времени самих акций.

При высоком риске высока и символическая ценность участия. Чем меньше риск, чем больше протест похож на мирный карнавал, тем шире круг вовлеченных и ниже символическая ценность. Отмечается визуальная демонстрация смелости участников: активное поведение в отношении представителей силовых структур, попытка «отбить своих» и другие действия. Иными словами, в социальном поле расширяется группа, не скованная страхом участия в несанкционированном действии.

Оценка событий уже не через призму политических или идеологических координат (что ещё предполагает рациональную дискуссию), а через этику общественной жизни, ценности более высокого порядка — честности, свободы и служения идеалам. Это позволяет мобилизовывать и объединять в протестные группы людей даже при отсутствии у них четко выраженных политических позиций. Маркировка протестующих как «либералов» вряд ли будет разделяться ими самими; вернее, она будет признаваться как несущественная.

Организованные группы дают колею для идентификации, присоединения к определенной референтной группе. При этом при более глубоком вовлечении в деятельность протестных групп, вхождении в актив, протест становится средством уже не самовыражения, а самореализации. У молодых людей, у которых мало возможностей продвинуться в существующих социальных лифтах, появляется еще один инструмент, позволяющий самоутвердиться, иметь статус, чувствовать свою ценность.

Характерно дорефлексивное определение своих позиций: вопрос о том, были или не были подделаны подписи, в таких ситуациях становится уже неинтересен, вытесняется участниками протеста.

Возрастает риск приобретения государством, особенно с учётом международной реакции и полученной картинки событий, характеристики «репрессивного». В этом контексте государство начинает восприниматься через задачи самосохранения и защиты элит, вне позитивной нацеленности на консолидацию общественного интереса. Переставая идентифицировать себя с государством (по крайней мере, с «таким государством»), значительная часть протестных аудиторий будет находить другие символы для самоидентификации. В целом будет ошибочно считать, что протест связан только с московской электоральной ситуацией — он канализирует более глубокие накопленные настроения.

При этом протесты последнего года и некоторые реакции власти создали ощущение, что власть идет на уступки под давлением. Это в отсутствии других каналов обратной связи для данной аудитории повышает ценность солидарности и протеста. Протест выглядит более эффективным и действенным инструментом, особенно после дела Голунова. Публичное признание этого факта будет и в дальнейшем мобилизовывать протест, а попытка отыграть его обратно – вести к ожесточению и дальнейшему разочарованию.

Характер встречного движения — реакции на протест со стороны власти, контр-игры на уровне смыслов, оппонирования, формирования когорты идеологических «адвокатов» власти — пока оценивается как недостаточный по отношению к протестному потенциалу. Однако некоторая интеллектуальная консолидация в лагере условных «консерваторов» происходит. Уровень аргументов здесь сводится в основном к фиксации опасности раскачки как таковой, отсутствию позитивной повестки у протестующих, их молодости и тому подобное. Проблема для данного лагеря состоит в том, что, как правило, его представители замкнуты на самих себя — обращены к собственным группам поддержки и обладают слабыми возможностями для интеллектуальной экспансии.

Организация протеста перестаёт ассоциироваться с конкретными личностями. Формально он ещё связан с защитой интересов определенных «кандидатов в кандидаты». Однако по сути является формой сетевой мобилизации, которая нуждается в технических координаторах, а не в «харизматиках». Внутри этой тенденции протест не требует института представительства. Общество начинает само создавать инструменты описания реальности и внутренней мобилизации. Появление в общественной дискуссии новых метафор, вроде «дуги нестабильности», которая включает в себя ряд протестных городов, начнёт активно влиять на структурирование социального пространства.

Возникает очевидный запрос на развитие цифровых инструментов сбора подписей. Необходимая инфраструктура для этого уже имеется. Подробнее эта инициатива изложена в совместном обращении членов РАСО.

Успехи подобных акций не поддаются однозначной оценке, поэтому каждая из сторон получает возможность самостоятельной трактовки. Борьба интерпретаций в значительной мере зависит от качества медийного материала. Здесь у власти больше ресурсов, но меньше креативности и гибкости. Лобовое противостояние показывает слабость институтов, которые по своей природе должны смягчать общественные конфликты, находить компромиссы и организовывать диалог. Пример – Общественная палата.

При всей медийности протестных акций система сохраняет высокий потенциал устойчивости. Нынешний уровень протеста не может привести к существенным сдвигам в сложившемся положении вещей. Однако остаётся риск накопительного эффекта, а также формирования новой реальности на уровне ее восприятия — когда все дальнейшие события интерпретируются, исходя из проявленных тенденций. «Чёрный лебедь» российской политики от качания протестного маятника не появится. Но сама амплитуда этого маятника очерчивает пока ещё мало проявленное пространство, открытое для принципиально новых явлений.

Подготовлено:
Алексей Фирсов
Мария Макушева
Дмитрий Лисицин

Они – Иван Голунов?
Как селективное правоприменение меняет отношение к системе госуправления

Опубликовал manager, . Категория: Исследования, Общественные процессы.

Целью исследования «Как селективное правоприменение меняет отношение к системе госуправления» является анализ реакции на вызвавшее широкий резонанс дело Ивана Голунова. Также интересно проанализировать в целом протестную активность последнего года в среде, наиболее вовлеченной в общественно-политическую повестку страны.

Обычно в фокусе внимания при анализе реакции на события оказывается политический контекст. Специфика исследования, проведенного совместно с Российской ассоциацией по связям с общественностью (РАСО), заключается в попытке понять место общественной повестки в жизни человека, логику его реакции, влияние на личные планы.

В задачи исследования входил анализ:

  • актуального поля событий для целевой группы и контекстов, в которых они осмысляются;
  • реакции на дело Голунова с точки зрения фокуса интереса и связи с другими событиями;
  • типа эмоциональной реакции на события и влияния на установки;
  • осмысления роли власти в контексте событий.

Выборка группы исследования носила целенаправленный характер. Это означает, что мы стремились к поиску типичных случаев, а не к случайности отбора, который обычно реализуется в количественных исследованиях (массовых опросах). В задачи входило понимание логики, всесторонний анализ типичной реакции на событие, а не статистическая оценка распространенности тех или иных взглядов.

Материалы исследования:

 

Они — Иван Голунов_Исследование_FINСкачать

Великий пост в зеркале массового потребления

Опубликовал manager, . Категория: Исследования, Общественные процессы.

Центр социального проектирования «Платформа» провел исследование потребительского поведения во время Великого поста. Анализ динамики продаж различных категорий показал, что православные граждане наиболее активно отреагировали на постный период самоограничением в закупках алкоголя. Это единственная категория, в которой прослеживается более-менее заметное снижение потребления, в то время как спрос на мясную, рыбную и молочную продукцию оставался стабильным. Алкогольная категория продемонстрировала в первую неделю Великого поста наибольшее уменьшение сопоставимых продаж по сравнению с другими видами продукции – более 7% в натуральном выражении. Причем сокращение спроса наблюдалось преимущественно в высоком ценовом сегменте, то есть среди обеспеченных слоев населения.

В то же время потребление мясной и рыбной продукции практически не изменилось и даже показало небольшой рост в первую неделю (+0,6% в натуральном выражении) и несущественное снижение в третью неделю поста (-0,3%). Спрос на молочную продукцию снизился на 2,4-2,3% к наиболее типичной неделе.

Алексей Фирсов, ЦСП «Платформа»:

«Судя по всему, мы наблюдаем ситуацию, когда общество в меньшей степени ассоциирует религию с внешними практиками и строгим соблюдением канонов. Религия все больше расценивается как сфера внутренней жизни, которая может не носить заметного отражения во внешнем поведении. Поэтому, кстати, наибольшие ограничения коснулись алкоголя, как продукта, влияющего на психическое состояние человека. В то же время отсутствие существенных изменений в пищевых привычках не отменяют возможного выполнения других правил поста: духовной концентрации, частоты посещения служб, ограничений в сексуальном поведении или развлечениях».

Исследование показало, что значимой разницы между регионами с преимущественно православным населением и преимущественно мусульманским нет (например, Ивановской и Псковской областями с одной стороны, Башкортостаном и Татарстаном с другой). Также нет устойчивых различий в динамике потребления между мегаполисами, средними городами и малыми территориями.

Кроме этого, данные не позволяют выделить значимых трендов для разных типов городов. В городах-миллионниках потребление мяса незначительно сократилось, а в малых городах (где традиции могли быть сильнее), напротив, выросло на 2,4%. А вот употребление алкоголя снизилось на практически равную величину.

Напомним, что, по данным исследовательских агентств доля, причисляющих себя к православной вере среди россиян выше 70%. По результатам недавнего опроса ВЦИОМ (пресс-выпуск от 13 марта 2019 года), в России около четверти взрослого населения соблюдает посты (25%). Из них только половина отказывается от употребления алкоголя (54%; 14% от всех опрошенных) и пищи животного происхождения (мясного, молочного и т.д.) (47%; 12% от всех опрошенных). Самой же популярной практикой в Великий пост является окрашивание яиц на Пасху (60% соблюдающих посты; 15% от всех опрошенных). Остальная часть соблюдает другие «постные» традиции.

Мария Макушева, ЦСП «Платформа»:

«Разрыв между долей тех, кто говорит о соблюдении поста, и тех, кто по самооценкам следует ограничениям в питании может говорить о том, что вера часто не укоренена в повседневности, на бытовом уровне. При этом людям, даже не практикующим постные правила, важно ощущать сопричастность с православной традицией. На первое место выходят праздничные ритуалы — например, окраска яиц. Здесь находит отражение и современная культура потребления — человеку привычнее находить сопричастность с традицией что-то делая, потребляя, чем отказываясь от привычных форм жизни».

О проекте и методике

Центр социального проектирования «Платформа» (исследовательская и консалтинговая компания) запустил исследовательский проект «Человек у кассы». Его цель – изучать образ жизни и практики российского потребителя через исследование данных ведущих торговых сетей. Анализ продовольственной корзины в период Великого поста – первый кейс проекта. Данные для него были получены от аналитиков big data X5 Retail Group (владеет торговыми сетями «Пятёрочка», «Перекрёсток», «Карусель»).

Аналитики «Платформы» предположили, что потребление мясных, рыбных и молочных продуктов, а также алкоголя должно заметно сократиться с началом поста у православных. Это, с долей условности, позволит определить процент людей, относящихся к ядру православной аудитории.

Для анализа были взяты регионы нескольких федеральных округов, а также населенные пункты разного типа — Москва и Санкт-Петербург, города с населением 500 тысяч и более, средние и малые населенные пункты. Кроме этого были выделены регионы с существенным присутствием мусульманского населения, что позволило бы сопоставить ситуацию между условно православным и неправославным ареалом.

Сравнение проводилось между двумя типичными неделями, на которые не выпадают посты и светские праздники (контрольные недели), первой неделей поста, которая в православной традиции акцентируется особо (экспериментальная неделя 1), и третьей неделей поста (экспериментальная неделя 2).

Параметры эксперимента:

Период Экспериментальные точки:
неделя с 11 марта по 17 марта — первая неделя Великого поста
неделя с 25 марта по 31 марта – третья неделя поста
Контрольные точки:
11-17 февраля – контрольная неделя 1
25 февраля -3 марта – контрольная неделя 2
Категории продуктов
  1. Мясная продукция (включая птицу, полуфабрикаты, продукцию кулинарии)
  2. Рыбная продукция
  3. Молочная и кисломолочная продукция, сыры
  4. Алкоголь
Показатели Потребление продуктов категорий 1, 2, 3, 4 в экспериментальные недели в % к контрольным неделям.

Должен ли социолог заниматься инженерией?

Опубликовал manager, . Категория: Корпоративные практики, Развитие территорий, Экспертные позиции.

В рамках IX Грушинской конференции представители ЦСП «Платформа» провели секцию «Проектирование моделей территориального развития». Накануне мероприятия генеральный директор Алексей Фирсов и руководитель направления социологических исследований Мария Макушева рассказали о проблемах местных сообществ, границах этичности между социологом и заказчиком, а также о том, как может выглядеть социальный инженер.

А что значит социальная инженерия для Вас? Совместима ли она с профессией социолога? Где границы этичности ее использования?

Относительно разделения социологии и инженерии выскажем две позиции. Первая – классическая. На уровне методов познание и реализация проектов отличаются. Социология, все же, – это познание объекта таким, какой он есть, его структуры и тенденций, но не влияние. Это не исключает того, что социология включена в процесс влияния в качестве источника знаний. В таком случае мы допускаем, что чистое, незаинтересованное описание объекта возможно. Данное допущение – предмет нашей веры.

Вторая позиция – исследование проективно по своей сути. Его цели, задачи, язык описания действительности всегда следуют за какими целями и ценностями. Никакого предмета «самого по себе» не существует, он создаётся способом его описания. Исследование строится на наборе гипотез, опирается на заказ в выборе предмета, предполагает некие общественные ценности при выборе подхода. В прикладных исследованиях мы постоянно имеем дело с «рисками», изучаем «конфликт», ищем пути его минимизации и так далее, то есть вписаны в систему ценностей и отношений, являемся ее частью. Это не вся инженерия, но ее часть. Поэтому сама постановка вопроса: «должен ли социолог заниматься инженерией», – закрывает суть дела: а чем же ещё социолог занимается?

Откуда идет запрос на расширение функции исследователя? Часто заказчик выдвигает претензию: «Не знаем, что делать с данными и выводами». Но проблема не в том, что социолог не выступил инженером. Проблема в том, что он ответил не на те вопросы, которые задавал заказчик. Или последний задал не те вопросы. Также, возможно, данные настолько поставили заказчика в тупик и обрушили его представления о мире, что он растерянно начинает искать выход.

Тесно может быть и самим социологам. Людям гуманитарной сферы вообще свойственен комплекс демиурга. Хочется не только описывать, но и менять реальность. К тому же, это – вопрос новых бюджетов.

Возможные решения состоят не в курсах повышения квалификации для социологического сообщества, а в плоскости повышения грамотности и взаимопонимания между исследователями и заказчиками. Ещё один путь – формирование междисциплинарных коллективов, в которых исследователи работают вместе с практиками трансформаций. На примере нашей компании: есть люди с исключительно исследовательским бэкграундом, есть люди с консалтинговым. Мы работаем вместе изначально: вторые понимают бизнес заказчика и формулируют управленческие задачи, первые работают на уровне исследовательских.

Относительно этичности. Мы понимаем социальную инженерию как процесс трансформации общества на основе предварительного проекта. Обрыв органического роста. Как формируется сам чертёж? Здесь также возможны различные решения, и выбор между ними предполагает ценностную основу. Можно идти по пути согласования, достижения договоренностей, поиска в запросе и ресурсах разных групп предпосылок для преобразований, цели которых идут от самого социума. Есть подход прогрессоров, которые достаточно агрессивно начинают менять сложившуюся экосистему. Мы не хотим сказать, что первое – всегда хорошо, а второе – плохо. Бывает, что избыточные согласования тормозят процесс. Но в выборе стратегий лежит определённая этическая основа.

Есть ещё целый ряд этических развилок. Например, в соотнесении целей и средств, в области коммуникаций, которые включают в себя момент препарирования действительности. Не уверены, что можно чётко зафиксировать границу этичности. Возможно, ее стоит искать в мотивах или в кантовском императиве. Нет, мы не возьмёмся за то, чтобы судить об этой границе уверенно.

Есть ли, по Вашему мнению, люди/группы/социальные структуры, настолько резистентные, что неподвластны социальной инженерии (если да, приведите, пожалуйста, примеры)? Или для социальной инженерии нет преград?

Если проект предполагает согласование и организацию целей и ресурсов всех заинтересованных сторон, их вовлечение в процесс преобразования, а не насильственное изменение, то вопрос не имеет смысла.

Группы же, которые не включены в процесс в качестве субъекта, будут вырабатывать сопротивление. Пассивность – тоже форма сопротивления. Пусть на первом этапе это кажется удобным. Но потом оказывается, что усилия «инженера» реализуются в вакууме. Отсутствие энергии поддержки ощущается всегда. И особенно ярко проявляется во время кризисов, испытания на прочность.

Вы ведете секцию «Проектирование моделей территориального развития». Какие проблемы проектирования территориального развития характерны для России?

У нас на законодательном уровне закреплено, что территории должны иметь стратегии.

Но они чаще всего идут в стол, делаются в шаблонном варианте – как кабинетники, оторванные от понимания среды, в которой будут реализовываться, интересов стейкхолдеров. Стратегии делают неким интеллектуальным центром и «внедряются». Наш подход – стратегии должны формироваться на уровне диалога групп, которые существуют в том или ином пространстве. Задача стратегии – обобщить интересы групп, понять ресурсы, которыми обладают сообщества и создать образ будущего, в которое будут вписаны все заинтересованные стороны. Для этого нужно описание реальности, в которой группы живут, ресурсов, солидарностей и противоречий, ролевых моделей. Нужно не внедрять готовый продукт, а формировать его, исходя из познания социальной реальности. Это открывает большое пространство для социологии.

Интересен вопрос о том, как организовать взаимодействие. И тут – переход к инженерии. В диалоге меняются смыслы, сдвигаются позиции, участники поступаются интересами ради достижения общего дела, достигают компромисса. Конечно, это идеализированное описание процесса, но именно к такой модели, на наш взгляд, нужно стремиться.

Какие проблемы приходится преодолевать при вовлечении местных сообществ при проектировании территориального развития?

Попытались в семи пунктах обобщить проблемы. Они характерны не для всех территорий, но достаточно типичны.

Непонимание.
Общество отвыкло видеть себя субъектом процессов, дистанцированно от власти. Существует позиция: «нам все равно навяжут то, что решат». Запрос выражается в форме претензий.
Комплекс исключительности.
Отдельные группы, в том числе органы власти, могут считать свой интерес приоритетным, возводить свои частные ценности до уровня общих, а остальное принимать за девиацию.
Проблема медиатора.
Кто может и должен им выступать? В идеале это должна быть власть, которая для этого должна видеть себя посредником, преодолеть олимпийскость, отрешенность, комплекс собственной правоты.
Принятие стратегии.
Недовольные финальным продуктом будут всегда. Проблема в том, чтобы увидеть в стратегии совместный продукт и найти компромисс.
Как перейти к действию.
Местная жизнь погружена в операционность, в текучку. Часто принятые стратегии гибнут не потому, что оторваны от жизни, а потому, что люди не имеют ресурсов ими заняться.
Сам заказ.
Часто решение принимается до всякой дискуссии. Дальше – ритуальная пляска. И цель стратегии в этом случае – зафиксировать и обосновать принятое решение, а не выработать его. Это проблема вертикально спускаемых стратегий и порождаемых ими ритуальных документов.
Долгосрочные стратегии становятся все менее релевантными
по причине высокой скорости изменений и вариативности. Это накладывает иные критерии релевантности. Стратегии должны быть не монолитными документами с жесткими рамками. Нужно переходить от стратегий к стратегированию – живому процессу, который позволяет все время рассматривать новые сценарии, включать в стратегию новые элементы, допускать вариативность. Вариативность – это не сценарий минимум-максимум, а «сад ветвящихся тропок», сценарии «если-то». Нужно постоянное считывание изменяющейся реальности, что только увеличивает роль исследователя.

В анонсе Вашей секции написано, что было бы полезным пригласить коллективы, которыми накоплен опыт создания стратегий развития территорий с использованием инструментов социологических исследований. Удалось ли реализовать этот замысел? Кто будет представлен на секции?

Удалось в полной мере. На секции будут представлены как собственно стратеги, так и исследовательские коллективы с кейсами. Будут команда РДТА, работавшая над проектом в Соловках. Будет Центр стратегических разработок, который аккумулирует огромный опыт пространственного развития. КБ «Стрелка» с рассказом о ролях городского антрополога. Конечно, будет «Платформа», у которой накоплен опыт работы с малыми территориями, в частности, проектирование моделей развития Кронштадта.

Также приедет представитель Центра молодежных исследований ВШЭ из Петербурга с рассказом об изучении молодежи как драйвера социальных изменений. Будут коллеги из Курской области с выступлением о том, как исследования помогают региональному стратегированию.

От секции ожидаем проблемных вопросов, обмена ракурсами во взгляде на проблемы стратегий и исследований.

У нас внезапно (благодаря Ларисе Паутовой) началось обсуждение одежды для Груши. А планируете что-то особенное на конференцию?

Разговор о костюме натолкнул нас на мысль о типажах социальных инженеров. Они ведь считываются визуально. На ум сразу пришел «железный менеджер». Холодно поблескивают очки, дорогой костюм, галстук. Принимает риторику про важность сообществ, но точно знает, как надо. Второй образ – полевик, в свитере и джинсах, сидит на завалинке, на ступеньках магазина, проникает в глубинный народ. Какие еще есть типажи? Наверное, нечто среднее. Будем изучать на конференции методом наблюдения.

Авторы: Мария Макушева, Алексей Фирсов