Аналитическая записка подготовлена Центром социального проектирования «Платформа».
Экспертный совет по малым территориям провел серию стратегических обсуждений по специфике инвестиционного развития малых городов: 19 апреля в Центре стратегических разработок (экспертный семинар «Инструменты работы с инвесторами на малых территориях») и 26 мая на площадке Петербургского международного экономического форума (сессия «Малые территории: от стратегии выживания к стратегии развития»). Итоги обсуждений составят основу предложений по коррекции национальных стратегий в рамках майских указов Президента.
Краткий синопсис:
Инвестированию в малый город противостоит практически все: от недоверия простых жителей, власти и местного бизнеса до системных проблем с инфраструктурой и проводимыми реформами земельного кодекса и местного самоуправления. Эксперты говорят о «токсичности» среды для внешнего инвестора, приходящего даже с самыми благими намерениями. Местная власть традиционно жалуется на дефицитные бюджеты и недостаток государственной поддержки, население продолжает утекать. Малые территории в основном остаются неосвоенными. Есть ли решения? Да, но они индивидуальны и требуют согласия и активного включения всех заинтересованных сторон, в том числе местного населения.
БАРЬЕРЫ ДЛЯ ИНВЕСТИРОВАНИЯ: люди или система?
Анализ точек развития малых территорий требует подробного аудита ограничений и сложностей, с которыми сталкивается инвестор на этапе запуска и в процессе работы.
Существует три группы барьеров:
Социально-культурные
Инфраструктурные и административные
Налоговые
Итог:
Малые города в массе своей не имеют собственных ресурсов развития и видения своих перспектив, живут в возможностях и стратегиях регионов.
ТОКСИЧНОСТЬ СОЦИАЛЬНОЙ СРЕДЫ – что случается без доверия?
Самое важное, чего нередко не хватает в малых городах, – доверие. Местные власти и население настороженно относятся друг к другу и с подозрением – к приходящим на локальный рынок бизнесменам. Этот тренд подтверждается рядом исследований малых территорий, проведенных исследовательской группы ЦИРКОН и ее руководителем Игорем Задориным. Возможна и обратная ситуация, когда приходящий бизнес изначально недооценивает и не испытывает доверия к местному населению и власти, воспринимая их алкоголиками и казнокрадами. Любой приходящий в эту среду субъект должен обладать развитыми дипломатическими способностями, чтобы согласовать интересы власти, бизнеса и местного сообщества.
«Доверие – это главный капитал развития малых территорий»
(Игорь Задорин, руководитель Исследовательской группы ЦИРКОН).
В ряде случаев элиты небольшого города, в принципе, никогда не пересекаются, не понимают повестку друг друга и видения развития города, в котором живут и работают, это говорит об отсутствии локального диалога стейкхолдеров.
«Нередко глава градообразующего предприятия и мэр города живут в параллельных реальностях. У мэра свои KPI и представления, у директора завода свои, в итоге, они действуют контрпродуктивно по отношению к своему городу»
(Галина Пивовар, модератор групп программы «Моногорода» бизнес-школы Сколково).
Работать с преодолением недоверия и налаживанием контактов необходимо, но это нетривиальная задача, к которой нужно приступать поэтапно и осторожно. Одним из возможных вариантов действий для тех, кто уже имеет непосредственное отношение к малым территориям, может быть призыв «начать с себя».
«Пока мы – администрация и эксперты не докажем жителям, что от нас есть реальная польза, никакая коллаборация работать не будет. Возникает доверие только в случае, когда вы, например, что-то покупаете у своих соседей. В противном случае [ограничиваясь рассуждениями и призывами] – вы враг, потому что хотите его обмануть или ввести в заблуждение»
(Ирина Ирбитская, архитектор, эксперт ООН ПРООН по городскому развитию, организатор международного проекта «Доктор городов»).
Недоверие как социальный факт сопряжено с еще более глубокой проблемой малых территорий – размыванием человеческого капитала и, как следствие, разрушением всей социальной среды, в которой могут комфортно существовать люди.
«С точки зрения дохода среднего жителя в моногороде может быть все в порядке. Только обычно человеческий капитал и социальная составляющая в моногороде бывают настолько разрушены, что в этом городе люди зачастую не хотят тратить деньги, не хотят там находиться».
(Олег Степанов, руководитель проекта «ЛавкаЛавка. Териберский производственный кластер»).
В итоге, бизнес и власть – группы, которые должны активно участвовать в развитии малых территорий, в атмосфере недоверия и ситуации системного разрушения человеческого капитала начинают поддерживать сложившиеся паттерны, еще больше отравляя среду. «Детоксикация» в этом случае уже не может решаться простым призывом «начать с себя».
«Для внешнего среднего или крупного инвестора малый город представляет собой токсичную среду, и это перевешивает абсолютно все остальные барьеры: некачественный человеческий капитал, низкий культурный уровень, отторжение от пришельцев и так далее»
(Андрей Стась, директор Института территориального маркетинга и брендинга).
В Технопарке промышленной автоматизации «Газпром нефти» 14 июня прошла экспертная дискуссия «Возможен ли цифровой Омск? Роль IT-сообщества, власти и бизнеса». Участники подняли ряд острых вопросов, адресованных власти, бизнесу и ИТ-сообществу. Консенсусная позиция: необходима общая площадка по согласованию интересов всех игроков. Организатором мероприятия выступил Центр социального проектирования «Платформа» при поддержке правительства Омской области, Фонда содействия инновациям в Омской области и Технопарка промышленной автоматизации «Газпром нефти».
Алексей Фирсов, генеральный директор Центра социального проектирования «Платформа»
Трек 1 – омские айтишники: сильные и слабые стороны?
Стартовый материал – результаты исследования ЦСП «Платформа» «Цифровой Омск: Будущее ИТ-сферы региона», проводившегося с апреля по июнь 2018 года комбинацией методов: телефонного анкетирования 200 представителей омской ИТ-сферы (менеджеры ИТ-компаний и ИТ-отделов компаний других сфер, научные сотрудники и аспиранты вузов, представители некоммерческого сектора), экспертного опроса 20 лидеров ИТ-сообщества Омска (руководители и топ-менеджеры компаний, заведующие профильных кафедр, руководители профильных общественных организаций) и фокус-группы с 10 ИТ-специалистами, выпускниками местных вузов. Основные результаты исследования:
Омское ИТ-сообщество делится на две группы, представители которых почти не пересекаются друг с другом: бизнес по программированию на заказ и бизнес, ориентированный на автоматизацию управления.
55% представителей омской ИТ-сферы считают Омск городом с уровнем развития ИТ, как минимум, выше среднего. В большинстве своем, омские айтишники не считают оправданной конкуренцию с Новосибирском – лишь 23% назвали Омск будущей ИТ-столицей Сибири, Новосибирск выбрали 80%. Но потенциал местного ИТ-сообщества не полностью реализован – почти все опрошенные лидеры ИТ-бизнеса заявили, что их компании работали над собственным продуктом, но без прорывного результата.
Омское ИТ-сообщество патриотично (с российским рынком хотят работать 51% и 33% с международным рынком, российскую компанию предпочитают 75%, иностранную 23%), зависимо от двух местных вузов (ОмГТУ и ОмГУ, их выпускников предпочитают 53% и 49% работодателей соответственно), но при этом не особо высоко оценивает качество образования (57% — качество подготовки среднее и ниже среднего, 36% — высокое и скорее, высокое).
55% представителей омской ИТ-сферы считают, что власть не участвует в цифровизации города, 51% считает, что спрос на ИТ-услуги со стороны предприятий низкий (35% — считают, что высокий). Лидером по работе с ИТ-сообществом среди отмеченных производственных компаний является «Газпром нефть» (21%). 38% предпочли бы компанию нефтегазовой сферы как работодателя при наличии выбора. Несмотря на признание преимущественно аутсорсинговой природы омской ИТ-экономики (62% опрошенных), омское ИТ-сообщество не видит свое будущее только в секторе оффшорного программирования. 32% считает, что оптимальная ниша для Омска – быть центром решений по цифровизации производств, логистических объектов и города, 22% — быть аналогом Бангалора, центром оффшорных разработок, 20% — аналогом Кремниевой долины, центром создания высокомаржинальных продуктов. Это создает предпосылки для синергии ИТ-секторов города с производственным и административным секторами.
Высказанные мнения:
Сегмент оффшорного программирования сегодня – «красный», высококонкурентный рынок. На нем преимущества России и Омска, в частности, раскрываются не полностью. Бурно растет предложение из стран Латинской Америки. Если раньше в США стояла проблема нехватки рабочих рук, то сейчас есть руки, расположенные в тех же часовых поясах. Бизнес по аутсорсингу программирования будет становиться все сложнее и сложнее. Алексей Коровянский, со-основатель и технический директор Effective.
Технопарк промышленной автоматизации «Газпром нефти» не позиционирует себя как просто заказчика и стремится, чтобы ИТ-компании становились партнерами. Именно в партнерстве рождаются интересные проекты, и примеры успешной кооперации у нас есть. Омские компании обладают достаточными ресурсами и компетенциями для работы в таком партнерском формате. Владимир Клевакин, руководитель Технопарка промышленной автоматизации «Газпром нефти».
Интересные ИТ-продукты в регионе есть, но не хватает бизнес-компетенций. Определенным ресурсом могла бы стать региональная власть, если бы она начала продвигать омские ИТ-продукты за пределами региона. Олег Курнявка, генеральный директор ООО «Сигма цифровые технологии».
Омской ИТ-среде не хватает бизнес-компетенций. Целенаправленное организованное их развитие помогало бы не только формировать продукт, но и продвигать его на внешние рынки. В качестве партнера интересен только бизнес, работающий на российский и международный рынки. Бизнес в рамках региона – не очень интересен. Анна Тарасенко, генеральный директор 7bits.
Необходима общая площадка для согласования интересов и их продвижения за пределами региона. Консенсусное мнение.
Трек 2 – омский промышленный бизнес: цифровой или аналоговый?
Стартовый материал – результаты исследования ЦСП «Платформа» «Цифровая промышленная компания». Инструментарий: 35 экспертных интервью, анализ открытых источников. Основные результаты исследования:
Ввиду модности темы, термин имеет множество публичных трактовок, как противоречивых, так и тавтологических, в стиле «цифровизация – это цифровизация». Применительно к промышленной компании цифровизацию стоит понимать как создание второй реальности, в которой существует цифровой двойник этой компании, позволяющий не только моделировать процессы, но и изменять их.
Процесс цифровизации бизнеса напоминает погружение в воронку водоворота, в центре которого сугубо цифровые компании, а традиционные производства – на периферии. По мере движения к центру воронки промышленная компания трансформирует все свои внутренние процессы, меняя линейную структуру управления на объемное видение, основанное на доступе к информации обо всех процессах одновременно. Отличительная черта цифровизованных компаний – использование предиктивного анализа, позволяющего за счет подключения искусственного интеллекта предсказывать развитие процессов.
Превратить нефть в цифровой продукт нельзя, но можно цифровизировать логистику, сбыт и производственные процессы. Пример подхода – «Газпром нефть», использующая целый спектр цифровых технологий: системы управления цепочками поставок, озеро данных на Apache Hadoop, цифровые двойники установок.
Цифровизация производственной компании предполагает преодоление вызовов первопроходца: нет образцов и четких целевых моделей: каждый шаг создает новые возможности; не хватает кадров, цифровизация требует от персонала внутренней трансформации; необходима единая ИТ-платформа.
Высказанные мнения:
Системное препятствие для включения местного ИТ-сектора в цифровизацию промышленности – включенность предприятий в вертикально-интегрированные холдинги – у менеджмента мало полномочий, решения принимаются в головных центрах. Александр Тимофеечев, президент НП «ИТ-Кластер Сибири».
Одной из причин слабой проницаемости местной ИТ-среды для компаний ОПК является не их включенность в вертикально-интегрированные холдинги, а риски для информационной безопасности. Александр Корнев, заместитель руководителя представительства ГК «Ростехнологии».
Правительство области работает над концепцией региональной цифровой экономики. Основная задача – это именно разработка образа будущего и возможностей, которые регион мог бы использовать. Подход предполагает активную цифровизацию промышленности: химического, нефтегазового, аграрного секторов. Отдельный большой рынок — цифровизация госуправления, предоставление современных госуслуг невозможно без цифровых технологий. Инна Иванова, начальник управления мониторинга социально-экономического развития Министерства экономики Омской области.
Владимир Клевакин, руководитель Технопарка промышленной автоматизации «Газпром нефти
Трек 3 – Может ли Омск стать «умным» городом?
Стартовый материал – доклад представителя Фонда содействия инновациям в Омской области, проректора ОмГАУ Виталия Алещенко «Цифровой Омск: возможности для власти и ИT-сообществ». Основные тезисы:
При наличии политической воли и поддержки правительства региона можно осуществить цифровизацию даже такой консервативной отрасли как сельское хозяйство.
У Омска большой ресурс цифровизации: цифровизировать можно практически каждую сферу, вопрос в том, с чего начать.
Александр Тимофеечев, президент НП «ИТ-Кластер Сибири»
Высказанные мнения:
Оптимальный образ Омска как центра разработок – не Бангалор, а американской город Остин, который привлекает ИТ-бизнесы, специализирующиеся на сложных аутсорсинговых решениях. Но чтобы закрепиться в качестве такого центра, Омск должен меняться в лучшую сторону – так, чтобы в него мог с комфортом приехать крупный заказчик и заключить контракт. Нужно повышать транспортную доступность Омска и качество городской среды. Алексей Коровянский, со-основатель и технический директор Effective.
Если у жителей и властей не хватает воли для того, чтобы запустить цифровизацию города, эстафету может перенять бизнес. Важно не потерять сам город за цифровизацией – выбирая направление, с которого стоит начать, нужно увидеть стратегическую цель, понять какой город хотелось бы видеть через 10 лет. Есть понимание, что город удобен для пешеходных дистанций, велосипедных. Сама среда есть, но она в каждом из компонентов не дотягивает: река есть, но грязная, зелень не поддерживается, паттерны общественного транспорта и такси совпадают – не удовлетворяется элементарный запрос. Ефим Фрейдин, архитектор бюро «РИМ».
В такой ситуации первичным сектором цифровизации омского городского хозяйства должен стать транспорт. Несколько участников.
Время ярких поступков и эффектных жестов уходит в прошлое — новые реалии требуют от бизнесменов быть как можно более незаметными
Алексей Фирсов
В публичном пространстве часто говорят о фактической канве событий, реже делают анализ причин, еще реже — обращают внимание на психологические факторы и личные мотивы, либо упрощают их до совсем примитивного уровня. Человек выносится за скобки, будто все происходит само собой, как запущенный механизм, где движения предрешены пружинками и шестеренками, а люди — всего лишь встроенные в механизм фигурки.
Интересно посмотреть, как за последние 20 лет изменился психологический портрет российского предпринимателя. Ведь сейчас мы имеем дело с другой структурой личности, нежели в середине и конце 1990-х и даже на исходе нулевых. Уже сложно понять, что здесь первично: изменились ли сами люди, а за ними — характер бизнес-процессов и среда, или, наоборот, личные трансформации стали следствием внешнего контекста и новых правил игры.
Но где же знаки перемен? Первое, что бросается в глаза, — почти исчезла субъектность предпринимателей. Вспомните, к примеру, публичные проявления прошлых лет. Да, у ряда фигур были повышенная эпатажность и нарциссическая сфокусированность на своем эго — как у Слободина, Чичваркина или в худшей редакции у Полонского. Но и в менее кипящих натурах чувствовалось, что им интересно проявлять свой характер и стиль. Поэтому журналист в ходе интервью не стеснялся спрашивать, а собеседник — отвечать о сугубо личных вопросах, например о снах, мечтах, хобби, политических вкусах, идеях, фиксациях. Речь обретала собственный стилистический рисунок, а личности — характер портретов. Я, к примеру, помню одно из редких интервью Абрамовича, в котором он признался, что у него есть «чувство потока», который подхватил его и которым он уже не вполне управляет. Кто сегодня скажет о таком потоке?
Субъектность когда-то чувствовалась даже у предпринимателей путинского призыва, сформированных уже в другой политической реальности. Тимченко мог грустить об оставленных в Швейцарии овчарках, а Якунин — говорить о патриотизме, но таким языком, которым мог владеть только он сам и который своим удивительными речевыми конструкциями обессмысливал все напряжение патриотического пафоса. Ставя в один ряд интервью разных фигур, можно было легко понять: ну конечно же, это Дерипаска, здесь — Швидлер, а здесь Чубайс, Фридман и так далее. Важно сразу заметить, что субъектность — это далеко не только особенности личного поведения или публичной речи. Речь скорее знак. Это поиск себя в социальном пространстве, стиль ведения бизнеса, степень агрессивности, филантропия. И в значительной мере — характерный стиль управленческих команд. Один, вроде партнера Абрамовича Давида Давидовича, мог сказать: «Нам эта сделка нужна, потому что мы покупаем ситуацию». Просто, цинично, понятно. Другой давил на гуманитарные факторы или общественное благо, причем в значительной степени верил в то, о чем говорил.
А потом вдруг наступила абсолютная закругленность, стерильности речи, будто некие шизофреники-пиарщики решили, что в информационном поле должен быть безукоризненно-клинический порядок, а самое страшное — это острые отличия, индивидуальность и «рискованные высказывания», которые могут быть неверно истолкованы. В конечно счете погубила их мысль о мифических «целевых аудиториях», но это отдельная тема. У нас в общежитии на философском факультете жил один психически не очень здоровый студент, который потом долго лечился. Он каждый вечер в идеальном порядке и на одинаковом расстоянии друг от друга выкладывал на прикроватной тумбочке личные вещи: часы, ручку, блокнот, платок и другие аксессуары. Любое случайное нарушение этой гармонии он воспринимал как катастрофу и впадал в долгий ступор. Примерно такая же стерилизация жизни происходит сегодня в публичной сфере.
Ответы стали превращаться в развернутые цитаты из пресс-релизов, к которым не придерешься, но и делать с ними уже нечего, потому что они бесплодны в отношении раскрытия мысли. Вспомните, давно ли обсуждалась какая-то яркая фраза политика или бизнесмена, если не брать спонтанные афоризмы нашего премьера.
Почему это случилось? Одергивал ли их кто-то, советовал не высовываться, надеть серый пиджак, скучный галстук и слиться с фоном? Наверняка, нет. Разумеется, за счет стирания индивидуальных черт элиты происходило более яркое и четкое выделение контура единственного героя, который на вершине управленческой пирамиды мог проявлять свою индивидуальность во всем размахе: брутально шутить, скакать с обнаженным торсом, искать древние сосуды на дне морей и взмывать к небесам за стерхом. Концентрация субъектности вокруг одной фигуры давала лидеру неоспоримые политические преимущества, но и наделяла грузом повышенных ожиданий не только со стороны населения, но предпринимательского класса. При этом никаких указаний по поводу собственных публичных имиджей элита не получала, каким-то образом она сама считывала и интерпретировала сигнал времени, меняя свои привычки.
Изменение публичных стратегий совпало с развитием чувства фатальности происходящего, зависшим вопросом: «А что, собственно, от меня здесь зависит?» Личность возникает там, где она может открыто и свободно проявить себя, она связана с собственным выбором и активностью. Бессмысленно требовать проявления личного начала в армейской шеренге. Но она также лишена смысла в ситуации, где игровое пространство сужено до предела, правила формируются автономно от участников и крайне подвижны, роли расписаны. Когда-то мир воспринимался бизнесом как большое игровое пространство со множеством участников, что отразилось и в языке. Например, участников рынка было принято называть игроками (почти вышедший из употребления термин). Игра рождала кураж, от которого у некоторых вообще сносило голову — в переносном, но порой в прямом смысле слова. Но теперь мир стал полигоном. Решения должны быть не элегантными, а максимально функциональными, как камуфляжная форма. Вместо портрета возник функциональный инженерный чертеж.
Кстати, синхронно с этим уходит и личное начало в политике. Исчезает демонстрация политиками своих частных особенностей и своего персонального почерка. Символически это отразилось в смене трех заместителей главы Администрации президента по внутренней политике. Постмодерниста, эстета и игрока Суркова сменяет тяжеловесный идеолог Володин (но любая идеология — это еще различие, момент личной определенности), а на смену Володину приходит технократ Кириенко, который обретает индивидуальность именно за счет своей обезличенности и чистой функциональности: таких еще не было, а вот теперь — будут. Рассуждать сейчас о Кириенко как публичном образе — все равно что рассуждать об операционной системе или машинном интеллекте, у которого, конечно, есть свои достоинства и недостатки, но уж точно нет осознания своего «я».
Есть свои плюсы и минусы в подобной деперсонализации российских элит. Начнем с преимуществ. Первое — это отсечение наиболее уродливых, эксцентричных и социально аллергенных проявлений, которые временами трактовались как особенности русского бизнеса в целом. Например, тот же Прохоров с девушками в Куршевеле, кокаиновые вечера одного известного девелопера, публичная демонстрация роскоши. Второй — усиление мобилизационного потенциала среды, которая в период «осажденной крепости» должна быть максимально управляема, а значит, унифицирована. Третий — снижение персональных рисков. Как-то спокойней, когда ты меньше заметен, не слишком привлекаешь к себе внимание. Конечно, за яркость никто не наказывает, но бывают времена, когда лучше быть не на виду: проще договариваться, проще демонстрировать лояльность.
Но, как и у всякого комплексного явления, здесь есть свои негативные эффекты. Наверное, когда элегантные решения только цель в себе, они становятся чистым искусством, а не бизнесом. Но настоящее развитие, поиск нового, всегда идет через личностные аспекты, связано с проявлением персональной решимости. Творчество индивидуально, креативный человек должен воспринимать себя в качестве уникального субъекта, он стремится к самопрезентации. Мир, который теряет многообразие, необязательно проигрывает на конкретном историческом отрезке. Например, выиграла же суровая Спарта у артистичных Афин в изнурительной Пелопоннесской войне. Однако в целом у сложно организованных обществ преимуществ больше, как и мобильности, гибкости, социальной привлекательности.
Субъектность, потеряв себя в сущностных моментах, сохранила по крайней мере две компенсации. Первая — сверхпотребление, давно ставшее комичным в западных странах, но сохранившее у нас свой размах. Что здесь поделать? Люди, ментально сформированные в советскую эпоху, продолжают компенсировать тесноту хрущевских квартир размером и количеством недвижимости, длиной яхт и суперджетами. В конце концов, это их способ выразить свое «я» в сверкании мира и преодолеть скрытый страх смерти. Но здесь, скорее, вопросы к психоаналитикам, которые любят сравнивать размер демонстративного богатства с нереализованным либидо.
Вторая компенсация — хайп. Если уже сложно стать уникальным, то можно постараться быть суперактуальным. Цифровым, эджайловым. Здесь ты вроде на гребне волны, хотя и далеко не оригинален в своей оригинальности. Можно бежать внутри стада, но ощущать себя в его передовой части. Само направление задается условным пастухом, который вне поля видимости, но есть ощущение, что именно здесь и сейчас ты на пике прогресса. Чем это отличается от подлинной субъектности? Тем, что направление уже задано и, как часто бывает, движение становится догоняющим, вторичным по отношению к глобальному тренду.
Можно также отметить, что все циклично и за периодом нынешней стерильности рано или поздно наступит период персонального своеобразия и конкуренции личных качеств.
Как одновременно закрепить население в малом городе, увеличить туристический поток, создать новый центр социальной активности и при этом не потратить на проект все деньги муниципального бюджета, рассказывает президент Ассоциации владельцев исторических усадеб Виссарион Алявдин.
Исторические усадьбы и монастыри — это старые камни и старые стены, которые одухотворяются и вовлекают в духовную жизнь современного человека. Монастыри напрямую – потому что они связаны с мировоззрением, верой, с нравственными вопросами с их развитием и сохранением. А усадьбы – это своего рода музейные и культурные центры, которые отталкиваясь от старых традиций, внедряют новые культурные традиции. И это сейчас крайне важно. Как мне кажется, действительное развитие малых городов без развития точек культурного роста вокруг них,своеобразных спутников, сложно себе представить.
Туризм
Одним из важных показателей развития туризма в конкретном городе является длительность пребывания в нем туристов. Если человек остался ночевать – он принесет городу дополнительные деньги. Он не только лишний раз пойдет в ресторан и купит лишний сувенир. После полноценного погружения в городскую атмосферу, он с большей вероятностью захочет туда вернуться, он будет советовать эту поездку своим друзьям и знакомым. Возвращение туриста во второй раз также принципиально важно для внутреннего туризма – по одному разу, мы много где бывали, а во второй-то раз, уже нет – вот в чем проблема. И историческая усадьба, приведенная в порядок, как раз отлично работает на оба этих фактора.
Даже для такого знаменитого и относительно приведенного в порядок города, как Ростов Великий, близлежащая усадьба является дополнительным источником развития – многие люди уже приезжают сначала туда, а после с удовольствием едут в Ростов.
Туристы стали выбирать усадьбу как место остановки, потому что она приспособлена под гостиницу. Ты можешь всю ночь и утро провести в старинной усадьбе, днем посетить музей, погулять по парку, летом искупаться в благоустроенном пруду или покататься на лодке, а зимой — на лыжах и коньках. Или поехать днем в Ростов и вернуться на ночь в усадьбу. Когда есть такие возможности, люди (или турфирмы) принимают решение остаться в Ростове Великом не на один день, а на два. И самое главное, что в усадьбу (и в город) люди возвращаются снова, потому что они были летом, а теперь хотят приехать на Рождество, покататься на конях и т.п. Они хотят осенью поучаствовать в охоте или в собачьих гонках. В самом Ростове это сделать невозможно, как и почти в любом малом городе, поэтому наличие такого центра становится концептуально важным для самого города.
Понятно, что Ростов мог бы прожить и без этих усадьб, на то он и Великий. Но в России много хотя и исторических, но не столь масштабных городов, для которых принципиально важно наличие таких загородных центров. Хотя и для Ростова наличие нескольких таких усадеб может дать ощутимый прирост туристической активности. Люди иногда едут специально ради них.
Возьмите малый город, в котором почти нет историко-культурного наследия. Есть, дай Бог, краеведческий музей, стоит один недовзорванный храм и пара купеческих домов в центре – вот и все. Какая у этого города культурная идентификация? Ее надо из чего-то создавать, на чем-то основывать. А она вон «лежит» рядом – две старинные усадьбы. Вот ваша идентификация. Она уже готова, на блюдечке, как говорится, с голубой каемочкой. И выясняется, что в одной усадьбе жил, например, Муравьев-Карский (наш знаменитый генерал), в другой Багратион бывал, в третьей Карамзин писал «Историю государства Российского»….
Таким образом, у городка, не имеющего уникальной и глубокой истории, (по крайней мере не выраженной архитектурно), благодаря восстановлению пары усадеб и одного монастыря или скита, рождается новая, а чаще забытая, история, формируется его индивидуальное лицо.
Причем монастыри имеют особенность восстанавливаться сами по себе за счет меценатов, паломников и трудников, практически, не требуя у администрации бюджетного финансирования. От администрации требуется только способствовать развитию этого исторического монастыря и двух-трех частных усадеб – автобусный маршрут сделать, дорогу в рамках бюджета, все же довести до ума, посылать зимой бульдозер, который будет ее чистить, поддерживать проведение в них различных праздников и мероприятий и т.д. Я не скажу, что усадьбы, это точки большого экономического роста, но это точно точки сохранения экономической активности, что уже немало, и, главное, наличие этих центров закрепляет население.
Трудоустройство, закрепление населения
Музеи-заповедники — настоящие спасители своих населенных пунктов – приезжаешь и видишь: в музее работают не только женщины в возрасте, но и молодые ребята, потому что это возможность, окончив гуманитарный вуз в Пскове, в Новгороде, вернуться сюда, где у тебя нормальный дом, родители, друзья. А не искать какого-то особого счастья непонятно, где и как, за сотни км от своего дома. Усадьбы – это рабочие места и для творческой интеллигенции, и для технических профессий – помимо хранителей и реставраторов, в каждом таком центре нужен свой электрик, специалист по отоплению, водитель, системный администратор.
Усадьба как центр социальной активности
Социокультурная активность, происходящая вокруг города — это несказанно важно. Мы часто видим полное отсутствие жизни даже вокруг расположенного рядом с агломерацией малого города. А ведь рядом может быть возрожден целый ряд активных населенных пунктов, в которые не грех съездить: погулять на выходных, посетить концерт или маленький музей, свадьбу отпраздновать, отметить юбилей. Это и есть ресурс повышения качества жизни – эти задачи не решишь только за счет дома культуры в малом городе. А в подобной усадьбе, благодаря появляющимся там владельцам, начинается проведение новых, необычных для города мероприятий, могут проходить события регионального и общероссийского уровня. Есть примеры, когда люди привели усадьбу в порядок, потом к ним начинают приезжать музыканты, а затем это перерастает в музыкальный фестиваль и т.д. Люди начинают приезжать из соседних городков, слушают музыку. И ничего подобного с ними бы не случилось, не будь этой усадьбы.
Как это работает в Обнинске
Далеко не последний город в Калужской области, наукоград – там с рабочими местами и с наукой все неплохо. Но в нем не было ни одного исторического памятника. Это новый город, его выстроили 60 лет назад. Но практически в самом городе расположена усадьба Белкино – это единственный сохранившийся усадебный ансамбль. Причем, с домом, который в жутком, аварийном состоянии. Но группа предпринимателей Обнинска, создала фонд в поддержку этой усадьбы. Они уже лет 10 поддерживают и реставрируют ансамбль. Восстановили флигель, вычистили пруды, привели в порядок парк. Фонд охраняет усадьбу для всех жителей Обнинска, и они знают, что это у них самое старое место в городе. Отсюда, можно сказать, и Обнинск-то пошел. Люди получили якорь на своей земле и, трудно переоценить, что для таких новых городов или городов, без яркой истории, эти места значат. Они могут стать центрами городского патриотизма, городской идентичности.
30 мая в МИА «Россия сегодня» состоялась презентация исследования Центра социального проектирования «Платформа» и ВЦИОМ, посвященное представят результаты исследования, посвященного взаимодействию федерального ритейла и регионального бизнеса.
Исследование проводилось в марте-апреле 2018 г., включало федеральный опрос населения, анкетирование малого и среднего бизнеса, экспертные интервью с представителями региональных отделений «ОПОРА России».
По данным исследования сетевые магазины остаются наиболее распространенным местом приобретения продуктов: 72% опрошенных отметили, что большую часть еды покупают именно там. Среди жителей Москвы и Санкт-Петербурга, других «миллионников» эта доля достигает 83-84%.
Более половины всех опрошенных (60%) «закупаются» в федеральных торговых сетях регулярно (среди москвичей и петербуржцев – 79%). Реже россияне ходят в несетевые продуктовые магазины у дома (33%), на постоянно работающие рынки (20%) или покупают продукцию у фермеров (11%).
В сравнении с местными сетями федеральный ритейл, по оценкам респондентов, предлагает гражданам более привлекательные бонусные и скидочные программы (84%), широкий ассортимент продукции (81%) и более низкие цены (58%). По качеству обслуживания покупателя разница не так заметна: 42% считают, что качество обслуживания выше в федеральных сетях, 30% — в местных магазинах, 21% не видят существенных различий.
Подробнее с результатами опроса ВЦИОМ можно ознакомится по ссылке https://wciom.ru/index.php?id=236&uid=9133
Россияне конечно ждут федеральные сети. Для многих это действительно маркер столичности, возможный канал получения той продукции, которую россияне видят в телевизоре. С другой стороне есть запрос на развитие и представленность местных производителей.
Кирил Родин, руководитель практики социальной политики и коммуникационных технологий ВЦИОМ
Развитие федеральной сетевой торговли в регионах приводит к возникновению напряжения между участниками торговой сферы. Региональный бизнес оказывается в условиях высокой конкуренции и вынужден работать над изменением своих стратегий. Те, кому удается успешно адаптироваться к новым условиям, достаточно лояльны к федеральным сетям, активно развивают партнерские отношения с ними. Региональный бизнес, который не сменил тактику и стратегии развития, постепенно теряет свои позиции, негативно настроен, апеллирует к местной власти с просьбой оказать давление на более сильных конкурентов.
Появление крупных торговых сетей в регионах связано с рядом положительных явлений, однако слишком быстрое вхождение в регионы может создать дисбаланс интересов различных участников рынка. К положительным факторам эксперты отнесли: развитие конкуренции, повышение стандартов социальной жизни, укрепление социальной стабильности, рост занятости и возможности для местных производителей расширить рынки сбыта. При этом сопутствующие негативные моменты – закрытие местных магазинов, к которым привыкло население, вытеснение местных товаров продукцией других регионов, снижение качества, рост цен.
Для торговли в целом характерен переход от «рынка ритейлера» к «рынку потребителя». Ценовой фактор остается важным, однако уже не играет главной роли. Население ищет для себя комфортные форматы, обращает все больше внимания на качество продукции и обслуживания. Поэтому успех розничного игрока будет зависеть от возможности обеспечить максимальную лояльность потребителя.
Цены – тот важный и ключевой фактор, который будет определять на длительный период реальность совместного существования торговли и производителя. Рынок потребителя состоялся, и потребитель в будущем торговли видит низкую цену и качественную продукцию.
Юрий Борисов, директор по развитию АКОРТ
Оценка местных производителей
Ужесточение конкуренции на региональном рынке не является единственным вызовом для регионального предпринимателя. 41% респондентов отметил, что низкая покупательная способность населения в первую очередь сдерживает развитие местного производства. Опрошенные эксперты также отметили в качестве негативных факторов высокие налоги (31%), трудности с кредитованием (24%), а также высокий уровень закредитованности бизнеса в предыдущих периодах.
При этом эксперты достаточно высоко оценивают качество местных товаров – 72% опрошенных считают, что продукция отвечает стандартам сетевых магазинов. Эту позицию разделяют как местные ритейлеры, так и производители.
Работа с региональными брендами – это мощный ресурс конкуренции, укрепления лояльности потребителей.
Алексей Фирсов, генеральный директор Центра социального проектирования «Платформа»
Оценка местного ритейла
Большинство экспертов (59%) считают, что местным сетям в их нынешнем виде объективно сложно конкурировать с федеральными сетями (в качестве риска конкуренцию отметили 41% респондентов). Их положение осложняется падением покупательной способности населения (ключевой риск по мнению 47% респондентов), введение государственных электронных систем по контролю за оборотом продукции (34%), высокие налоги (26%).
Ситуация сегодня сложная, и развилок будет много. Руководство говорит о прорыве. В бюджетных корректировках на 3 года не видно серьезной прибавки реально располагаемых доходов населения. Если потребление расти не будет, то экономический рост и тем более прорыв останутся под вопросов. Большинство проблем связано именно с этим.
Александр Борисов, председатель Комитета по развитию потребительских рынков ТПП РФ
По мнению экспертов, перспективы местного ритейла связаны с поиском и развитием новых маркетинговых направлений: предоставление внутри магазинов площадей, на которых производители, включая фермеров, смогут торговать своей продукцией напрямую (40%), улучшение ассортимента и качества услуг (33%), развитие направления торговли экопродуктами (29%). В качестве возможных ниш эксперты также называли крафтовые форматы, кулинарию, большую фокусировку на местных брендах.
Эта позиция совпадает и с мнением потребителей. По данным опроса ВЦИОМ, проведенного в марте-апреле 2018 г. по заказу «Платформы», 39% населения, считают, что повысить привлекательность и конкурентоспособность местного ритейла можно за счет сотрудничества с фермерами, расширения ассортимента и повышения качества услуг.
В каждом регионе есть сильные игроки, которые достаточно быстрыми темпами идут в города и поселки. Качество их услуг вполне удовлетворяет местное население. Единственным каналом федеральные сети не станут.
Сергей Кузнецов, директор Союза независимых сетей России
Отношение к государственному регулированию торговли
Региональный протекционизм, например, ограничение доли федеральных сетей или сетей из других областей, как реальный инструмент поддержки местного бизнеса отметили всего 24% опрошенных экспертов. По мнению 43% действия властей должны зависеть от конкретной ситуации. При этом 14% экспертов считают, что барьеры неэффективны, потому что могут привести к снижению конкуренции, качества и иных социальных показателей. Еще 14% респондентов говорили о риске ответных мер соседних регионов, что может привезти к разрушению национального рынка.
Эффект от последних поправок в закон о торговле для большинства экспертов, принявших участие в опросе, остался незаметен, — такой ответ дали 59%.
Оценки последних инициатив, в частности запрета практики возвратов, неоднозначны. 41% респондентов, считают, что запрет практики возвратов мотивирует сети к сокращению объема закупок, что негативно скажется на производстве продукции (в большей степени мнение распространено среди представителей ритейла). Возврат непроданной продукции производителю необходимо запретить по мнению 38% (в оценке преобладает мнение производителей).
Оценивая ту роль, которую государство должно играть, участники опроса высказали единое мнение, что в первую очередь регулятору необходимо сфокусироваться на развитии фермерства (44%), контроле качества производства продукции (39%), обеспечении льготного кредитования для поддержки производителей (39%).
Удивили цифры по отношению к закону о торговле. Бизнес считает, что эффекта нет. Другие затруднились. Ситуация на продовольственном рынке будет меняться, конкуренция усиливаться, что приведет к консолидации игроков как в ритейле, так и на рынке поставщиков. На локальном уровне будут появляться сильные локальные бренды, сильные сети. Тенденция к потреблению локальной продукции — это вопрос социально ответственной позиции бизнеса — этим нужно пользоваться.
Артем Белов, исполнительный директор Союзмолоко»
Анализ состояния торговой сферы целесообразно производить с учетом будущих изменений. Эксперты считают, что глобальные тренды в ритейле в перспективе 10-15 лет будут связаны с ростом доли интернет-торговли (20%), заметным ростом доли сетевых магазинов (18%), а также улучшением качества продукции (12%).
В этой связи все более актуальным становятся стратегии, связанные с развитием долгосрочных партнерских связей между региональным бизнесом и федеральными сетями, региональных программ поддержки местных производителей, поиском и освоением нишевых форматов, ставкой на качество продукции и обслуживания.
Основной владелец ЧТПЗ рассказал Forbes, можно ли внедрить современные технологии в промышленность индустриальной эпохи, чем ему понравилось партнерство с «Роснано» и как цифровизация повлияет на работу его компаний
Запутанный спор о миссии человечества свелся сегодня к вопросу «Будущее за человеком или роботом?». Футурологи и социологи пишут о вытеснении человека с рынка труда, а потом и с рынка брачных отношений. Дальше, пожалуй, вытеснять уже некуда. А на Петербургском международном экономическом форуме цифровизация станет одной из ключевых тем. Уже первый день, 24 мая, откроется форумом «деловой двадцатки» «Цифровизация — двигатель роста и инклюзивного развития», на котором будет выступать в том числе миллиардер Виктор Вексельберг.
Председатель совета директоров Челябинского трубопрокатного завода (ЧТПЗ) Андрей Комаров Фото Сергея Савостьянова / ТАСС
Основной акционер Группы ЧТПЗ (ключевой актив — Челябинский трубопрокатный завод) Андрей Комаров приветствует цифровизацию. Он согласен, что бизнес вынужденно перейдет к сокращению человеческого персонала, но уделяет персональное внимание дизайну рабочего пространства, позволяющего человеку вкладывать положительные эмоции в свой труд. А эмоциональный искусственный интеллект пока только в дальних (и неосуществимых, вероятно) планах.
В интервью Forbes Андрей Комаров рассказал о том, что такое «цифровизация» в российской промышленности, а также подробно ответил на вопрос, могут ли институты развития быть эффективными партнерами крупных индустриальных компаний в инновационных проектах.
«Все изменит батарейка»
— В экспертном сообществе расходятся мнения, можно ли и нужно ли модернизировать нашу традиционную промышленность. Как вы оцениваете уровень инновационности в классических промышленных отраслях: в металлургическом, сырьевом и других базовых сегментах?
— Об инновационности можно говорить в IT-индустрии, телекоммуникациях, может быть, в фарме и биомедицине. Правда, даже IT-сектор, где теоретически мы можем все сделать сами, не завалил наш рынок программным обеспечением, которое мы использовали бы в бизнес-процессах, в офисах или дома. На мой взгляд, станкостроение, тяжелое машиностроение — исчезающий в России тип промышленности. Западные технологии идут валом, а мы никакого ответа не формулируем. Нефтедобыча, переработка и нефтехимия — отраслевой апгрейд сделан, но отрасль находится в полной зависимости от импортных технологий. Я могу со своей стороны сказать, что в России вполне современная трубная промышленность. В ее развитие были инвестированы большие деньги, в том числе нашей компанией.
— Как в вашей отрасли создаются инновации, удовлетворяющие критерию Минфина «то, чего в мире не было»?
— Например, технологией лазерной сварки мы в ЧТПЗ занимались 15 лет с участием американских компаний, а в итоге сделали собственную технологию. «Доведем» ее и запатентуем. Под лазерную сварку в компании создана профильная лаборатория. Но чаще мы изучаем рынок в поисках необходимых технологических решений.
— Насколько глубоко современные технологии могут трансформировать промышленность индустриальной эпохи?
— Я считаю, по-настоящему все изменит батарейка. Новая батарейка, от которой моя металлургическая печь будет работать годами.
— Любимая идея Анатолия Чубайса — улучшенные накопители энергии станут прорывом?
— Это и моя любимая идея. Я не разговаривал об этом с Чубайсом, но тут полностью согласен. Мы не будем привязаны к географии и сможем создавать, к примеру, мобильные, временные производства — приехал, произвел и уехал. Батарейка изменит мир.
— Вы не могли бы охарактеризовать место и роль России в технологической гонке? Если львиная прибыль достается мировым КБ, то где в основных цепочках мы?
— Пока у нас стабильно работают основные сектора экономики. Появляется новая экономика, ей точно есть куда развиваться. Но у нас есть куча ограничений, связанных далеко не только с санкциями. Санкционные ограничения осложняют работу. Импортозамещение как принцип — правильный подход. Но все это совершенно не исключает работу на других рынках. На любых рынках всегда есть ограничения. Вот мы в трубах сталкиваемся с колоссальными ограничениями. Это вопрос страновой, преимущества тоже носят страновой характер. Например, печатает ваша страна мировую валюту или нет. Но главное, если мы срочно не решим вопроса с культивацией качественных кадров, скатимся на уровень сборочного цеха и покатимся ниже.
— Хватает ли сегодня в России квалифицированных разработчиков инноваций?
— В нашей «социальной наследственности» было закреплено стремление к серьезному образованию, прорывам в науке, изобретениям. Это не навсегда, но потенциал не исчерпан. Если от нас выходит такое количество классных программистов, математиков, технических специалистов (а это международный факт), значит, в нашем образовании есть сохранные практики и школы.
— Что делать с утечкой мозгов из сферы новых технологий?
— Важный вопрос, но я бы не связывал потребность экономики в интеллекте с его силовым «удержанием» в стране. Уезжая, люди повышают свою квалификацию. Чтобы стать специалистом мирового уровня, нужен доступ ко всей свежей информации, а еще необходимо анализировать ее под нужным углом. Но отток мозгов уже критически велик. Поэтому создание адекватной системы для их культивирования, в свою очередь, является критическим фактором.
«Можно двигаться быстрее и яснее»
— Для продвижения инноваций государство создает институты развития. Как вы оцениваете комбинацию: традиционная индустрия + институт развития?
— Во всяком случае, история нашего партнерства с «Роснано» получилась очень интересной. В очень короткие сроки мы вместе сделали абсолютно конкурентоспособную продукцию. Суть проекта: производство соединительных деталей с другой структурой шва (то есть сварного соединения), которая позволяет вести сварку на действующем газопроводе. Вклад «Роснано» мы хорошо почувствовали. Мы хотели, но не имели возможности развивать свой продукт, а «Роснано» подставило финансовое плечо и предоставило технологии. Мы реализовали проект и выкупили долю «Роснано» к взаимному удовольствию. Продукт вышел на рынок, еще не в полную силу, но уже успешно конкурирует.
— Какие факторы в устройстве или политике государства сдерживают инновационное развитие?
— Первый сдерживающий фактор — слишком большое участие госкапитала и, как следствие, отсутствие конкурентной среды, которая востребовала бы инновационные подходы. А в качестве второго тормозящего фактора я бы назвал текущее законодательство в сфере технического регулирования.
— Вы имеете в виду архаику промышленного строительства?
— Знаете, в техническом регулировании масса разделов. В целом у нас техническое законодательство очень сильно отстало от западного. Даже численно технических регламентов у нас принято в 4-5 раз меньше, чем их существует в развитых странах. Так у нас заведено, что все технические регламенты вводятся особым законом, постановлением правительства либо президентским указом. Через Госдуму технические законы сложно проходят, не хватает ни разработчиков, ни пропускной способности самой Думы.
— Каким образом было бы более оптимально вводить техрегламенты?
— Через постановление правительства принимать нормы и вносить в них изменения было бы проще. К тому же в профильных ведомствах больше подготовленных экспертов. Другое дело, что законы имеют превосходящую юридическую силу.
— Вероятно, правительство и бизнесу больше доверяет вкаком-то смысле?
— В любом случае правительство лучше ориентируется в существующих у бизнеса проблемах. Ну и надо понимать, что через техрегулирование можно решить массу вопросов по поддержке своего производителя. Это не только помощь в создании и продвижении продукции, но это и барьеры для вхождения в рынок.
— Вы, со своей стороны, видите стратегические решения, способные оживить промышленность?
— Как мне представляется, для стратегически важных отраслей надо утверждать отдельные стратегии развития, принимать госпрограммы и существующие предприятия выводить на траекторию развития. В нашей отрасли я назвал бы одним из критических пунктов, требующих от государства решения, массовое использование бывших в употреблении труб. В год в стране потребляется 1,5 млн б/у труб для нового строительства. Если будут закреплены ограничения в строительном кодексе и техрегламентах, в стране два трубных завода можно запустить дополнительно. Сегодня в законодательство внесены изменения: б/у трубы отнесены к отходам четвертого класса, и для их переработки нужна лицензия. В нужную сторону двинулся поезд, но можно двигаться быстрее и яснее.
— Стране не хватает фокусировки на понятных направлениях и открытых коридоров для инвесторов?
— Конечно, если предлагается инновационный подход, государство должно стимулировать развитие. Но прежде всего в отраслях, где это наиболее интересно или необходимо.
«Я бы свои промзоны превратил в арт-объекты»
— Каждая компания вкладывает свое понимание в заявленную у нас цифровизацию. Что такое для вас «цифровая индустриальная компания»?
— В конечном счете наша цель — связать в едином поле и на общей платформе все агрегаты и процессы. Тогда взаимная увязка трансформаций в системе будет происходить автоматически. На ближайшие пять лет у нас в планах окончательно оцифровать все процессы себестоимости. Переход на оцифровывание процессов мы ведем уже 10-15 лет. Если в трубной промышленности применим искусственный интеллект, это станет следующим шагом. Думаю, цифровизация — посильная задача. Я исхожу из того, что успех во многом — вопрос целесообразности вложений. А на выходе мы получаем рост управляемости эффективностью.
— Цифровизация меняет дизайн менеджмента компании — линейную структуру, жесткие иерархии? Скажется ли цифровизация на взаимодействии людей?
— Непростая тема, потому что вертикаль привычна, понятна, отработана за много десятилетий. В новом управленческом дизайне еще мало кто из крупных компаний серьезно работал. Но уже в проектном управлении складываются более плоские, горизонтальные связи. Безусловно, мало технологически внедрить платформы, надо еще людей к этому подготовить.
— Вы, как руководитель, задаете импульс к изменению внутренней корпоративной среды?
— Во многом это вопрос эффективности вложений. Цифровизация не просто миллиарды рублей, это вход в серьезную перестройку управления, причем на ходу. Поэтому вхождение в процесс я вижу эволюционно.
— Готов ли бизнес совершить рывок к новой адаптации?
— Я не знаю частного бизнеса, который застыл бы на месте. Отстал в вопросах качества — не устраиваешь потребителя. Наш потребитель движется на дно океана, в вечную мерзлоту или в сейсмозону — мы идем за ним, а наши технологии обслуживают новые запросы. Иначе подобную дорогую продукцию с удовольствием поставит ему кто-то другой. Если движение за потребителем будет диктовать немедленный переход на цифровые процессы, процесс пойдет с нарастающим ускорением. На примере мировых металлургических компаний мы видим, как автоматизация быстро достигла очень высокого уровня. По доле операций, которые автоматика производит без ручного контроля со стороны человека, достигнут очень высокий показатель.
— Считают, что роботизация приведет к вымыванию человеческого персонала. Вы с этим мнением согласны?
— Я думаю, бизнесу придется идти по пути сокращения персонала. На новых рабочих местах потребуются высококвалифицированные, хорошо мотивированные работники. Но ведь и сегодня рабочему нужно владеть 5-7 профессиями одновременно. Слесарь-ремонтник в современном понимании — это сварщик, электрик, механик, специалист по крановому оборудованию и т. п. Требования будут только расти. Экономия на рабочих руках происходит за счет совмещения операций. Правда, универсальность имеет пределы — российское законодательство запрещает работать в одно и то же время, например, электриком и крановщиком.
— Вопрос о необычном в России типе инновационности. Вы применили новые дизайнерские решения на производстве. Дизайн, красота, эстетика влияют на производственные процессы?
— Они влияют на работающих людей, которые производят продукцию. На человека, как любое живое существо, влияет окружающий мир. Встречая в наших городах отвратительные дизайнерские решения, мы же понимаем, почему у людей плохое настроение? Дома окрашены в омерзительные цвета, и люди ходят под их стенами озлобленные. Любой архитектор скажет, какое дизайн-решение улучшает настроение человека, а какое его угнетает. Применение современного промышленного дизайна, новый подход к рабочей одежде — все это создает новые возможности. Это живая среда. Дизайн производственного пространства прямо связан с вопросами качества. Когда людям нравится в помещении, они действуют в позитивном ключе. Когда преодолевают отвращение, чтобы получить деньги, это отразится на продукте. Мы пытались создать среду, в которой людям нравится. Ключевая составляющая производственного процесса — это по-прежнему человек. Как он себя чувствует, как он относится к рабочему процессу — многое определяет. Хотя, конечно, заработная плата влияет больше.
— Есть феномен в России — промзона. Воспринимается как недружественное человеку пространство, но от нее ожидаются выгоды для территории. Какова ваша философия взаимодействия предприятия с территорией?
— Я бы все свои промзоны превратил в неагрессивные арт-объекты. Чтобы туда с удовольствием ходили школьники на экскурсию, да и все, кто хочет. А с городской средой, безусловно, нужно находиться в дружественных отношениях. Для этого необходимо в политическом плане, чтобы власть понимала, что ты делаешь, где и зачем. А с двух сторон были однозначные обязательства и ясные границы взаимодействия. Взаимодействие имеет две стороны. Городская среда должна участвовать в планировании развития предприятия. И предприятие должно участвовать в планах развития городской территории. На Урале можно встретить такие жуткие городские пейзажи, что менять их надо срочно, всем вместе и всеми доступными средствами.
Почему в тех городах, где «девяностые» продолжаются, экономика более креативна и проще привлекает инвестиции, чем там, где они закончились? Как пакт о ненападении между местными элитами тормозит развитие городов? Какие способы проживать «девяностые» существуют в современной России? Анализирует социолог, урбанист, исполнительный директор «Городских проектов» Петр Иванов.
Есть отдельный тип городов, у которого «девяностых» не было вовсе — это ЗАТО (Закрытое административно-территориальное образование). Этим городам для выживания принципиально необходимо открыться, и они панически боятся этого процесса. Они думают: «Счастливо мы пересидели в режиме ЗАТО лихие девяностые, а ежели снять кордон, то тут же они и начнутся». И это во многом правда. Это действительно очень сложный вопрос для регулирования. У нас в закрытых городах самый высокий уровень самоубийств среди молодежи. Просто потому, что вариантов два — либо ты идешь по стопам своего отца работать на атомную станцию, либо тебе абсолютно нечего делать в этом городе и ты решаешь проблему единственно возможным способом — отправляешься в мир иной.
г. Североморск
В Наукоградах до недавнего времени была настоящая кастовая система, состоящая из трех каст: директора; научные сотрудники; обслуживающий персонал НИИ. Существование кастовой системы подтверждает главный признак — браки заключались только внутри каст — директора и их дети с директрисами и их детьми; научные сотрудники с научными сотрудницами; уборщицы с буфетчиками и т.п. Но появившийся авторитетный бизнесмен рушит всю систему — он сын буфетчицы, завладевший всеми ларьками в городе, женится на дочери директора НИИ и тот ничего не может возразить — этот бизнесмен становится несопоставим по влиянию и с желательным претендентом и с ним самим.
Благодаря бизнесу, несмотря на сопутствующие эксцессы вплоть до кровопролития, происходит деформация кастовой системы и переход к сотрудничеству. Бизнес — новая сила, которая к тому же, в отличие от представителей НИИ, готова к проектной деятельности. Но при этом координация помимо понятных факторов «лихих девяностых» осложняется тем, что бизнесмены — это очень разные люди. И выходцу с улицы, и бывшему интеллигенту бывает буквально сложно найти общий язык.
В Моногородах либо градообразующее предприятие само является главным бандитом, которое всех прижимает, либо, если предприятие включено в крупную корпорацию, оно принуждает группировки зарыть топор войны, «а дальше посмотрим», но зарытый топор войны зачастую обостряет главную проблему моногородов — недиверсифицированность экономики, потому что он сдерживает конкуренцию и развитие.
Структурные поселения на транспортных потоках
Есть замечательное малое поселение Умёт в Мордовии, которое растянулось по федеральной трассе М5 на два километра гостиниц, борделей и ресторанов для дальнобойщиков. Первая линия — это гостиницы, рестораны и бордели, а вторая это дома людей, которые, собственно, там работают. Такой Лас-Вегас, который, правда, больше похож на городок из «Безумного Макса». Подобного рода поселения очень странно выглядят, но отлично живут, конечно, целиком оставаясь в парадигме «девяностых».
Городское поселение Умёт
Пограничные малые поселения
В них граница является главным источником экономики. Там могут реализовываться самые разные пограничные практики. Там и контрабанда, и, конечно, таможня, и так далее и тому подобное. Они, как правило, выглядят печально и депрессивно, но на самом деле, люди, которые там вертятся, живут вполне себе неплохо. И считают неказистый вид своего города преимуществом — никому и в голову не придет, что у них что-то есть. Такая чисто деревенская перестраховка: «У нас ничего нет, с нас и взять нечего».
Граница — это инструмент, который можно использовать по-разному. Можно, оставаясь в парадигме «девяностых», сидеть на ресурсе и пропускать партии «запрещёнки», а можно, как это делают в Териберке, выстраивать новый центр межкультурного обмена.
Города в режиме выключенной конкуренции (недавно закончившиеся «девяностые»)
Это достаточно диверсифицированные с точки зрения экономики города, но при этом экономика там всё же слабая. В них различные группировки в девяностые не перестреляли друг друга, как-то дожили до 2000-х и в 2000-е всё-таки договорились: «Братва, не стреляйте друг в друга». Но, как следствие, у них не работают важные элементы, которые могли бы положительно сказываться на экономике — потому что договорились не только не стрелять друг в друга, но и не конкурировать. И если кто-нибудь сейчас попробует открыть два новых магазинчика, то пакт о ненападении, возможно, будет расторгнут, а никто не хочет расторгать пакт о ненападении — всем понравилось жить и не бояться, что тебя застрелят. Пакт о неконкуренции, понятное дело, сказывается на экономике города самым печальным образом.
И практически невозможно что-то изменить через проекты, например, прийти в этот город и предложить: «А давайте мы тут у вас создадим новую отрасль экономики, например, какой-нибудь удивительный туризм, построим инфраструктуру, аэропорт для малой авиации». Люди слушают, кивают, а потом говорят: «Нет, мы так не будем делать, потому что это создаст незарегулированное пространство, на котором кто-то возьмёт верх и всех нагнёт».
У этих городов есть потенциал, но, выбирая между экономическим развитием и собственной жизнью, они будут выбирать собственную жизнь.
Парадокс в том, что города, в которых «девяностые» продолжаются, гораздо более креативные, чем те, в которых они закончились.
Там процветает варварское, но креативное предпринимательство. Агрессивные субъекты, которые не закончили войну, но уже хотят чего-то нового, понимают, что у бизнеса есть что-то еще, какая-то еще надстройка, чем просто «купить дешевле — продать дороже».
И, главное, они легко могут привлекать инвестиции — буквально спрашивают: «Сколько нужно под это денег? Коробки из-под обуви хватит? Нужна из-под ксерокса? Да нормально всё — потом сочтёмся». Такие безбашенные инвесторы, которые зарабатывают деньги на безбашенной форме хозяйствования. А в городах, где стрелять закончили недавно, кризис доверия зачастую выше, чем там, где ещё стреляют. Потому что зарыть топор войны не сложно, сложно заново начать конкурировать, не начиная стрелять. Это трудный процесс выстраивания новой коммуникации, который занимает годы. И для которого в нашей практике нет протокола взаимодействия, который был бы заточен под гарантии и снижение рисков участников.
В туристических городах вопрос проживания «девяностых» острый в силу того, что туристический бизнес — это всегда кооперация. Кооперация между администрацией, музеями, владельцами отелей и ресторанов, туристическими фирмами и какими-нибудь каретами, как в Суздале.
И, например, в моем любимом городе Кимры различные акторы активно развивают город, и действительно делают новые Кимры, но только у каждого новые Кимры свои и они не соотносятся друг с другом. Показательный пример — сломанный причал, из-за которого Кимры потеряли проходящий по Волге турпоток и большую часть туристов, до сих пор не восстановлен как раз в силу сложности кооперации сил, владеющих городом.
И на этом фоне очень показательны примеры, где именно благодаря консолидации жителям удалось привлечь туристический поток практически из ничего. Есть станица Старочеркасская под Ростовом-на-Дону, куда пришел глава, который реализовал джентрификацию при помощи ведра с краской. Покрасили исторические казацкие дома, людям предложили участвовать в туристической индустрии — изображать казаков или торговать всякими казачьими товарами. И получился совершенно замечательный музейный город. Ведро краски дало семикратный рост стоимости недвижимости. Город действительно зажил туристической экономикой, которой там отродясь не бывало.
станица Старочеркасская
В исторических поселениях, помимо обозначенных сложностей, есть сложности чисто бюрократические. В большинстве своем это города с постройками XIX — начала XX века, у которых ядро города это то, что обычно называется наследием. Те же Кимры очень страдают от невозможности работать с этим наследием – у них еще во времена Советского Союза были развалены исторические торговые ряды, и они до сих пор не знают, что с ними делать. И проблема тут даже не только финансовая, сколько бюрократически-организационная — это памятник регионального значения. Чтобы там что-нибудь покрасить или приколотить отлетевшую черепицу, нужно ехать в Тверь, где находится региональное управление по работе с наследием, на автобусе, который ходит редко и не в самое удобное время. И каждый взмах малярной кистью там согласовывать, потому что если ты попробуешь что-нибудь починить у себя в домике, тебя ждет гигантский штраф — те же чиновники по работе с наследием объявят человека, восстановившего исторический дом, вандалом, разрушающим наследие.
В итоге для собственника не существует престижа и культурной ценности этих зданий. Он думает, что это какой-то корявый актив: «Сожгу-ка я его к чертовой матери и построю там будку из сайдинга — и магазины придут, и вывеску можно будет повесить». Безумная охрана не дает людям сполна пользоваться возможностями актива, и они приносят в жертву то, что потом могло бы приносить значительную добавочную стоимость своим культурным капиталом.
г. Кимры
Разросшиеся сёла
Это номинально города, но по факту безумно разросшиеся сёла, в которых основную экономику составляет сельское хозяйство, а люди перемещаются по городу на мотоблоках с прицепами. В Сибири под Красноярском есть очень хорошо попадающий под это определение город — Лесосибирск. Есть гидроэлектростанция, есть предприятие, которое занимается лесом и есть люди, которые занимаются натуральным хозяйством — выращивают капусту на своем огороде. Это всё очень сложно назвать городом, при том, что населения 60 тысяч человек. Там, бывает, иногда построят две–три невысокие новостройки, которые, как ни странно, котируются как самое престижное жилье. А основная часть — это дома сельского типа за высокими заборами, где-то деревянные, а где-то из советского серенького или оранжевого кирпича.
г. Лесосибирск
Деревня у нас очень бурно развивается, во многом вопреки всем процессам развития. Существуют хорошие деревни, в которых развитое фермерское хозяйство и есть успешно работающая госпрограмма по их поддержке. Очень хорошо себя показывают кооперативы, но зачастую решающий фактор это харизма и способность к принятию решений главы сельской администрации, его образованность и понимание, что существует очень много различных субсидий и грантов. Что возможны интересные стратегии: на Урале, например, несколько сёл сделали шейринговую систему тракторов и другой техники. Есть приложение, они смотрят: «В соседнем селе трактор простаивает, пойду воспользуюсь». Это умное село. Правильно умное — у них многократно увеличивается использование производственных активов и не возникает вопросов, зачем покупать технику.
Но в большинстве деревень, конечно, непрекращающиеся «девяностые» и главный вопрос на профильных форумах главе сельсовета, отчитывающемуся о своих успехах: «Когда в последний раз поджигали сельсовет?» И это понятно: этот <…> совет возглавил, два ДК построил, водонапорную башню отремонтировал… Изменения, понятно, не вызывают радости и определённых слоев. Но неожиданная поддержка может идти как раз от криминального элемента, который владеет тремя ларьками в деревне и хочет, чтобы эта деревня была нормальным местом для жизни.
Бывший чиновник, считавшийся одним из самых влиятельных людей в стране, рассказал проекту «Технологическая волна в России» о том, почему в России не обойтись без персонального прогрессора, но в то же время главный чиновник по инновациям не нужен, и каким образом институт развития может стать «внутренним офшором» для отработки экономических моделей. Собеседник пожелал остаться анонимным.
России не нужен начальник по инновациям
Нужен ли стране единый орган по курированию инноваций?
Меры поддержки инноваций – это инструменты тонкой настройки, которые едва ли будут эффективны в нашей нынешней ситуации. Если у самолёта нет крыльев, то заниматься его двигателем глубокого смысла нет. Инновации либо выгодны бизнесу, либо невыгодны. Толка от решений, которые искривляют нормальную систему рыночных мотиваций, нет.
Инновации требуют инвестиций денег и сил, взятия на себя рисков. А у нас, не знаю, замечали вы это или нет, очень плохой бизнес-климат. Все градусники, которые его измеряют, однозначно это показывают. Например, на средний и малый бизнес приходится около 20% экономики. В современной экономике, если меньше 50%, то это уже следствие серьезного заболевания.
Нужно создать центр компетенций по улучшению бизнес-климата, некий штаб. Бизнес вырастет, и инновации появятся, всё прямо закипит, заколосится, вот увидите. Тогда уже в дополнение к этому, можно и тюнингом заняться, центры компетенций по инновациям окажутся полезны.
Поэтому, можно как угодно придумывать всевозможные модели стимулирования, пытаться давать дешёвые кредиты малому бизнесу. Эффект будет микроскопический, в силу кислотности среды для бизнеса.
То же самое касается недиверсифицированности нашей экономики. Экономика не диверсифицирована не из-за того, что кто-то её не хочет диверсифицировать. Это просто второй градусник бизнес-климата. Минеральные сырьевые отрасли привязаны к территориям, они гораздо более толерантны по отношению к плохому бизнес-климату. На болотах – так на болотах, на шельфе – значит, на шельфе, в Сибири – в Сибири. Вся остальная экономика гораздо более факсимильна в выборе места, гораздо менее толерантна по отношению к плохому бизнес-климату.
Все решает уровень риска?
Если бизнесом как таковым заниматься рискованно, то о каких инновациях может идти речь? У нас в компаниях 2-3 года – это уже долгосрочный план. Над пятилетними планами люди уже смеются, говорят: «Для чего гадать-то? У нас же власть такая суетливая, что-то придумает и все наши планы радикально поменяет». Инновации – ещё больший риск. Как-то отдельно их стимулировать не то, чтобы совсем бессмысленно, но эффективность будет совсем маленькая.
Нужно создать центр компетенций по улучшению бизнес-климата, некий штаб. Бизнес вырастет, и инновации появятся, всё прямо закипит, заколосится, вот увидите. Тогда уже в дополнение к этому, можно и тюнингом заняться, центры компетенций по инновациям окажутся полезны.
Когда-то все эти все вещи потребуются. Но на нашем уровне развития нам надо заниматься другим. Какие дешёвые кредиты, когда у людей есть деньги, но они боятся лезть в бизнес?
Нужен «внутренний офшор» для отработки модели
Что мешает заработать лифту инноваций? Фонд Бортника, Сколково, Роснано, РВК? Почему лифт не работает насквозь?
Эффективность у них разная. «Институт развития» — общее название для разношёрстных проектов.
Я больше верю в рациональную предприимчивость людей, чем в усилие государства, к тому же очевидно неэффективного. Вкладывать деньги в венчурные индустрии – не его задача.
Инновационные институты – нужная модель, но не она обновит Россию. Даже если таких зон в стране будут десятки. Но они все равно будут крайне полезны за счет преодоления психологических страхов и регулятивных неврозов: как же мы это выпустим из рук. Отработанная модель в случае успеха может медленно распространяться, а в случае неуспеха минимизировать масштаб потерь.
Но инновационный город в «Сколково», мне кажется, полезное начинание. Я не обсуждаю качество менеджмента в этом проекте, это отдельная история. Но сама задумка не выглядит бессмысленной. В масштабах страны у нас ни рук, ни мозгов не хватает, чтобы качественно наладить среду предпринимательства, стимулировать те же инновации. Так давайте попытаемся внутренний офшор создать? А там у нас рук и мозгов, может быть, и хватит: глядишь, на всю страну распространим. Я бы поиграл с разными моделями управления, чтобы сформировать между ними интеллектуальную конкуренцию. Посмотреть, что летает, а что не летает.
Мы же уже договорились: идем к светлому будущему, к рыночной экономике! На следующий день сваливается проблема, и тут оказывается, что у нее уже есть простое, быстрое, дешёвое решение. И хорошо! На дорогое нет денег, на долгое нет времени, а на сложное – нет мозгов. И так почти каждый божий день. Сложных решений нет, руки сами тянутся к зубилу.
Для развития в России нужен персональный «прогрессор»
Нужна ли этому процессу персонализация?
Она всегда полезна, хотя в принципе можно и без нее обойтись, если задумка хорошая, и проект сам идет, как, например, Твиттер.
Кто мог бы стать драйвером этого процесса? В числе технологических лидеров России чаще упоминают Грефа и Чубайса.
Чубайс, наверное, мог бы. Он в целом позитивный человек и достаточно революционный. Если надо собрать срочное совещание в час ночи, а после этого совещания срочно вылететь в командировку – он весь горит. Такие люди хороши для решения важных задач, которые нужно сдвинуть с мёртвой точки. А у нас есть сферы, где нужна революция в подходах.
В социалке, образовании, науке нужны люди более системные. Но всё-таки тоже с революционным запалом. В качестве типажа я бы как раз и Грефа назвал. Я смотрю на топ-менеджмент «Сбера». Такой концентрации молодых, талантливых ребят трудно найти. Так вот, Греф – человек, которому больше нравится отлаживать систему и слушать людей. При всех революционных наклонностях, он внимательно слушает других людей. Молодец он.
В России можно насчитать три модели роста
Вы говорите, что для роста инноваций необходимо решить проблемы самой экономки. А есть ли у нас вообще модели роста?
Для экономики страны в целом у нас их было три. Все три – разной глубины. Первая модель – восстановительный рост, когда в коллапсе 1990-1991 годов всё рухнуло, но выяснилось, что отдельные сегменты жизнеспособны. Даже в измененной системе ценовых координат и в условиях рынка, все это дало какую-то цифру – это был реальный экономический рост.
Но рост экономики не сопровождался улучшением ни в отношениях между субъектами федерации, ни в регулировании. Вся страна была опутана неплатежами как отдельным бизнесом. Налогов никто не платил. Люди годами не получали зарплаты и пенсии. Кончилось это всё дефолтом.
Рост был, и сопутствующая эйфория была, но рост не базировался на системных изменениях.
Вторая модель – короткий период революционного роста после девальвации. Тогда резко повысилась конкурентоспособность отечественной продукции по отношению к импорту, который уже раскачался прилично. Импортозамещение дало приличный эффект на полтора-два года.
А третья?
Углеводородный бум нулевых. Довольно бурно все росло. Огромные деньги питали инвестиции и потребительский спрос. Модель тоже не сопровождалась внутренними улучшениями, но улучшала качество жизни. Улучшили инфраструктуру: дороги, аэропорты, мосты, торговые центры, кинотеатры.
Но эта модель съела себя изнутри ещё до украинских событий. В 2012 – 2013 темпы экономического роста уже стремились к 0. Что радоваться росту в процентах от цены на нефть? Если цена на нефть снова понизится, рост снова к 0 или в минус уйдёт. Единственная возможная модель устойчивого экономического роста – это улучшение бизнес-климата.
Это сложная история. Все рефлексы противоположны. Но других вариантов нет. Будем впотьмах нащупывать выход, набивать шишки, ошибаться, раз абсолютно все инстинкты тянут в другую сторону.
Проблема не в том, что мы чего-то не понимаем. У нас стратегии нет.
Что наша бюрократия оземь ударится и в царевну-лебедь превратится – ждать не надо. Я думаю, пойдет медленная, мучительная трансформация. Деваться-то особо некуда.
Это внутренняя или внешняя проблема?
Я не верю в злой умысел, что кто-то хочет нам сознательно навредить. Конечно, все хотят быть успешными, и Путин хочет быть успешным президентом, а не лузером, которого будут проклинать, если он отойдёт от власти. Он, конечно, хочет, чтобы страна была успешной. Поэтому не хотеть развития – это наш инстинкт.
Мы же уже договорились: идем к светлому будущему, к рыночной экономике! На следующий день сваливается проблема, и тут оказывается, что у нее уже есть простое, быстрое, дешёвое решение. И хорошо! На дорогое нет денег, на долгое нет времени, а на сложное – нет мозгов. И так почти каждый божий день. Сложных решений нет, руки сами тянутся к зубилу.
Поэтому единственная возможная модель устойчивого экономического роста – это улучшение бизнес-климата. Это сложно, потому что все инстинкты, привычки, рефлексы бунтуют.
Новую Россию создаст новое поколение
Ждет ли нас что-то хорошее в ближайшие годы?
Что наша бюрократия оземь ударится и в царевну-лебедь превратится – ждать не надо. Я думаю, пойдет медленная, мучительная трансформация. Деваться-то особо некуда.
Потихоньку будет меняться и бюрократия, уже сейчас приходят молодые ребята. Пока нет критической массы. Приходят и растворяются. Делают те же пакости, но с ясным сознанием, что это пакости. Они всё правильно понимают, постепенно их доля растёт. Я считаю, когда первое свободное поколение придёт к власти, мы перелистнём страницу.
Кто это? Где точка отсчета?
Начиная с детей, которые пошли в школу в 1991 году. Они уже формировались в свободной стране и в рыночной экономике. В далекой от совершенства, но все-таки в новой системе координат. Когда это поколение будет доминировать в бизнесе, политике, экономике, культуре, социологии – принципиально все будет другое.
В целом я, скорее, оптимистичен. И нынешние топы все это понимают. Представим, что есть возможность сесть с Путиным и порассуждать: «Ну конечно, сильная страна – это сильная экономика. А чтобы была сильная экономика, нужен сильный бизнес. А чтобы был многослойный, малый, средний, крупный, сильный бизнес – нужен хороший бизнес-климат». Он, скорее всего ответит: «Со всем согласен. Но какую кнопку нажать?»
А это не кнопка. Это большая, системная работа, вопреки инстинктам.
Экспертный семинар Skills-клуба «Практика» о будущем рынка труда
«Платформа» совместно с 1Media-Invest и аналитическим порталом «Инвест-Форсайт» провели ещё один семинар Skills-клуба “Практика” – независимой академии экспертного сообщества, на началах дискуссионности ставящей вопросы, волнующие умы в сети и офлайн. Вопрос вечера: что делать и как мыслить в близкой перспективе схлопывания глобального рынка труда, к которому граждане страны и не готовы, и не хотят готовиться?
«Российское общество катастрофически не готово к цифровизации, роботизации и резкому сжатию рынка труда», – констатировал Кирилл Родин, опираясь на свежие исследования ВЦИОМ. Инициальный доклад и экспертные дискуссии крутились вокруг одного вопроса: «Что такое человеческий фактор внутри стремительной роботизации?». Бесспорно, бизнес-интересы требуют сокращения живого труда: роботы безотказны, они дешевле, а возможности искусственного интеллекта растут.
«Бизнесу нужна прибыль, но человеку нужен человек, – напомнил модерировавший дискуссию руководитель «Платформы» Алексей Фирсов. – Как бы мы ни любили цифровизацию за ее эффективность, мы упремся в предел, когда нам потребуется человеческий интерфейс».
Говорящий интерфейс и голова профессора Доуэля: в чем разница?
В эпицентр обсуждения вводится кейс от шведского стартапа Furhat. На рынок выходит социальный робот – «говорящая голова» с убедительным «человеческим» интерфейсом. Еврокомиссия разрабатывает под Furhat нормативы по практическому внедрению искусственного интеллекта. «Говорящая голова» будет выполнять социальные функции, например, ухаживать за больными.
Социальная взаимопомощь – одна из ниш, куда могли бы выйти люди, вытесняемые из экономики. Закрывается и она – или возможны возражения? Для больного имеет символическое значение («эффект плацебо») сам приход врача, указывали участники дискуссий. Психологический, экзистенциальный фактор в медицине до сих пор имел немного шансов на приоритетное изучение. Возможно, практика роботов-врачей раскроет его значение шире.
Вопрос в этом контексте: если робот гарантированно обыгрывает человека и в го, и в дартс, какой смысл человеку с ним играть? А робот не задумывается над этим, он самообучающаяся программа, не более того. В смысловой и мотивационной сфере расхождение между человеком и программой непреодолимо.
Переживать – удел человека. В романе Александра Беляева о профессоре Доуэля – доступный даже отделенной от профессора голове. Имитировать эмоции интерфейс может, а переживать – нет. Человеку скучно с ним. Робот мертв, он никогда не родился.
Формы занятости и бегство от государства
Оценки прогнозных социологических цифр сдержанные. «Перечень профессий, которые скоро умрут, под сомнение не ставится. Но к какому году сколько процентов людей уйдет из этих профессий – в таких цифрах упаковано слишком много сиюминутных страшилок. Они могут быть очень преувеличены. Но, несомненно, сам процесс идет», – комментирует автор вводного доклада Сергей Никулин.
Сохранится спрос на людей творческих профессий, включая высших управленцев. А на другом полюсе – спрос на самые простые профессии (дворник), поскольку рабский труд человека дешевле рабского труда робота. Корректирующее наблюдение – успешное применение снегоуборочных беспилотников на Урале. Дворники, возможно, тоже под ударом.
Вывод в том, что дешевизна человеческого труда тормозит роботизацию. Так в конце ХХ века шествие автоматизации затормозил перенос производства в Китай. С исчерпанием географии дешевого труда автоматизация, цифровизация и роботизация перейдут в логически безупречное наступление. Распространение «стандартов качества жизни» иронически вышибает из-под качества жизни экономические реалии. Именно когда всем нужно хорошо платить, автоматы становятся дешевле человека. «Это конец химеры среднего класса», – говорит Сергей Никулин.
Софья Мякишева считает показательным симптомом расширение новых отношений работника с работодателем. Они уходят из сферы собственно трудовой в юрисдикцию общегражданского права (например, фриланс или гибкая занятость). С точки зрения государства – это потеря налогов и размывание статистики пенсионного учета. Если человеку жить до 120 лет (экспертный прогноз), а в 60 он на пенсии – вопрос выплат становится головоломным.
Цифровые платформы ускоряют переход к новым отношениям с работниками. Этот процесс ускользает от государства. Росстат зафиксировал в стране только 8 тыс. человек, работающих дистанционно. Внутреннее исследование одной из цифровых платформ только в Москве и области выявило не менее 40 тыс. человек с нестандартной занятостью. «Исследуя нестандартные формы занятости на базе цифровых платформ, нужно исходить из того, что точно мы ничего не знаем» – добавила Софья Мякишева.
Роботизация оборачивается не только вытеснением из экономики человека, но и постепенным вытеснением государства как регулятора трудовых отношений.
Технологическая безработица и вопросы к образованию
Новые профессии, как считается, будут связаны с обслуживанием растущего парка роботов. Но трудно посчитать, компенсируют ли они выпадающие специальности с точки зрения абсолютной численности. Участники семинара согласились, что до сих пор новые специальности замещали выпадавшие. Колебания касались прогноза нового цикла.
«Мы не потребляем сейчас меньше дров, чем до эпохи угля, и угля не потребляем меньше, чем до эпохи нефти. Появятся водородные заменители углеводородов – тренд, вероятно, сохранится. А это значит, что прогресс адаптивен, он может вбирать предыдущие фазы, а не обязательно их дизраптить», – заметил Алексей Фирсов.
Тезису о технологической безработице был противопоставлен тезис о дефиците рабочих рук. Но на вопрос можно смотреть с другой стороны: именно нехватка рабочих рук (из-за того что они дороги или потому что их просто нет) ускоряет внедрение автоматов. И создает спрос на специальности. «В московском правительстве сейчас говорят о перенаправлении рабочей силы в IT-сегмент. Для обслуживания электронных программ московского правительства не хватает десятков тысяч специалистов», – говорит Константин Фрумкин. «Но видя степень мобильности нашей системы образования, на организацию перетока можно отвести примерно два десятилетия».
Старая система обучения профессиям не успевает за их обновлением. «В образовании – колоссальный разрыв между тем, что хочет работодатель, и тем, чему обучают студентов. Работодатели привыкли говорить: «Забудьте, чему вас учили, учитесь работать». Новый фокус задала Лидия Кулешова. По ее мнению, миссия дошкольного и школьного образования – развивать сильные стороны индивидуальности ребенка. Развивать на тех дисциплинах, которые для этого подходят. Это приспособит к жизненной конкуренции, а не закроет для нее.
Всему можно научиться онлайн, включая построение и использование искусственного интеллекта. Ребята, обучившиеся по интернету в глухих деревнях, теперь в лабораториях пишут программы по машинному обучению. Это факт внутренней мотивации, которая персональна. А значит, к концепции всеобщего образования имеет очень мало отношения, было замечено на семинаре.
Общение как игра будущего
Одно из сильных утверждений: умение получать удовольствие от игры будет приобретать все большую, экономически выраженную ценность. Пример – эксклюзивный стиль общения со своим стилистом, который уже задает личный стиль; носителем ценности выступает здесь пара «стилист – клиент», нужные друг другу. «Я вижу интересную, прекаризированную сферу – сферу культивации красоты. Я бы ее распространила и дальше, на удивительных барменов или официантов, на всех “штучных”, уникальных людей в сервисе», – обратила внимание Наталья Фейнман.
Сфера игровой занятости кажется несерьезной и маргинализированной. Но в роботизированном будущем она заиграет по-новому, выполняя роль «офлайн-клуба». «Когда девушки посещают специалистов красоты, для них крайне важен разговор и непосредственное психологическое общение. Это огромная сфера, в которой работает огромное количество людей. Я говорю об игровых сферах. Но игра и есть форма межличностного общения по преимуществу» – считает Наталья Фейнман.
Еще дальше раздвинула перспективы неформальной вовлеченности Ксения Бондаренко: волонтерская работа не оплачивается, но люди получают от нее удовлетворение. «Здесь важно не столько денежное вознаграждение, сколько получение опыта, в конечном счете – все то же общение, расширение человеческого кругозора, общие интересы».
Сама способность «переодеваться» из профессии в профессию – вид игры, считает ряд участников семинара. В будущем ограничительная ментальность («Я – экономист» или «Я – дизайнер») сменится свободным пробегом по доступному спектру профессий. Возможности обучения тоже станут интенсивней, разнообразней, адекватней возрасту или индивидуальным особенностям.
Спрос на гуманизм
Иначе заострил вопрос Кирилл Родин, усомнившийся в мотивации бизнеса и власть предержащих. «Что заставит меня удовлетворять 11 млрд жителей Земли всеми правдами и неправдами (прогнозно-стабильная численность людей на земном шаре к 2050 году), вместо того чтобы кратно уменьшить их число? Я не верю в великий гуманизм человеческой цивилизации. У меня есть ощущение, что останутся “гладиаторы” и “патриции”. С этой точки зрения наибольшие перспективы имеют зрелищные профессии, развлекательные миссии».
«Невостребованность человеческого в человеке цифрового общества разве не делает саму концепцию утопичной?» – так выразила суть вопроса Светлана Стукалова.
«Укусив яблоко в райском саду, – Кирилл Родин перевел разговор в тональность притчи, – человек выразил желание быть подобным Творцу. И не успокоится, пока не создаст нечто, подобное себе. А это же робот, правильно? Когда создаст, найдет логичный конец своему приключению. Подобные технологии замыкают цикл. Не может же этот сериал длиться вечно».
